Андрей Филимонов - Рецепты сотворения мира

Были и другие проблемы. Не хватало елочных игрушек для украшения вновь легализованных новогодних елок. Киевские газетчики писали на эту тему возмущенные фельетоны.

Митя, которому в декабре того года исполнилось тринадцать, внимательно читал газеты и думал, что неплохо бы заполнить лакуну рынка. Он стал подбирать на улице перья (странное дело: перьев было полно, но куда-то исчезли голуби), раскрашивал и прилаживал веера-хвосты волшебным жар-птицам. Мастерил дирижабли из фольги и картона с праздничными буквами СССР на блестящем боку. Катал из войлока советских дед-морозов, терпеливо накалывая цыганской иглой красные звезды на их буденовках.

По воскресеньям юный кустарь отправлялся на базар сбывать готовую продукцию. Игрушечный бизнес имел успех. По окончании торгов Митя отстегивал копеечку смотрящему за рынком, татуированному польскими ругательствами бандиту-западенцу, а сам шел на Крещатик покупать булки и марки. Ирочка любила чай с булками. Филателия была Митиной первой страстью. Приказчик коммерческого магазина заворачивал хлеб в плотную коричневую бумагу, которая идеально подходила для создания новых игрушек.

Митю забавлял этот круговорот. Оберточная бумага после обработки превращалась в купюры с водяными знаками, а те в свою очередь становились почтовыми марками. Цветные треугольники и квадратики, бумажные ключики, открывающие двери любого жителя планеты. Хочешь – отцу напиши, хочешь – Сталину.

Так мальчик однажды и поступил – отправил тирану поздравительную открытку с Днем ангела, не забыв приписать, что имеет счастье родиться тем же числом. Елена Карловна очень испугалась, когда почтальон принес на квартиру ответ из Кремля в деревянной коробке. Хотя чего тут, по здравому размышлению, бояться? Кремлевские жители давно разучились делать бомбы своей молодости. Да и резона взрывать жилые дома в тот исторический период у них не было никакого. Почта и телеграф захвачены. Танцуй, Митя!

Короче говоря, из Москвы прислали конструктор. Жаль, что на исходе двадцатого века дедушка не умел припомнить, какой симулякр рождался после стыковки деталей. Стеклянный, оловянный, деревянный? Большой, маленький? С колесиками или нет? Мы забыли. Цензура сновидений вытеснила подробности.

В памяти осталось главное – посыл, вложенный в посылку мудрым вождем. Отдариваясь конструктором, Сталин давал Мите Филимонову недвусмысленное указание: сделай сам! Не жди милостей от природы. Дерзай! Ты молод, полон будущего, и руки твои растут откуда надо. Отыщи элементы судьбы в окружающем мире, сложи их единственно верным способом.

Это было такое счастье – стать видимым для Великого! На одно мгновение взгляд из далекой кремлевской башни упал на заурядную киевскую семью, и все осветилось. Какое-то особое чувство… – наверное, правильно будет назвать его ликованием – порхало по квартире до самого Рождества. Оно заставляло примус петь высоким голосом. Оно освещало лица многозначительной радостью даже во сне.

Оно бы, пожалуй, задержалось у Филимоновых дольше, это ликование, но в январе умерла Ирочка. Менингит уничтожил ее за несколько дней. В бреду девушка что-то торопливо рассказывала по-французски. Она любила болтать на этом языке с матерью.

Конечно, посылка тут ни при чем. Простое совпадение. Деревянный ящик. Однако Мите расхотелось писать письма. Он стал настоящим коллекционером, сажал марки на липкие язычки папиросной бумаги и надежно закрывал в кляссере.

Когда вырос, корреспондировал иногородним родственникам мало и неохотно. По большим праздникам, в буквальном смысле.

Осенью, накануне Миллениума, дед все-таки докурился до сердечного приступа. Зав. отделением кардиологии сказал:

– У нас ничего нет, ни сиделок, ни каталок. Столовая не работает. Родственники кормят своего больного и сами убирают за ним. Такие дела. Живем на планете Шелезяка.

Ельцинское здравоохранение было с юморком. Кто его пережил – не забудет. В больницах лечились тем, что принесли из дома. Врачам за их услуги полагалось дарить коньяк.

Мои родители (пусть они останутся фигурами умолчания, поскольку история не про них) закупили товарное количество физраствора для капельницы, а также иглы, шприцы, спирт, вату и даже вазелин, чтобы смазывать присоски электрокардиографа.

Но дедушка категорически отрицал больницу и всё делал для того, чтобы его родные это поняли. Грубо передразнивал врачей или просто не отвечал на их вопросы. Оставшись без надзора, выдергивал из себя иглы системы, норовя убежать домой в пижаме и тапочках. Почти восемьдесят лет он был хорошим мальчиком, заботливым мужем, примерным отцом и законопослушным гражданином, а теперь старался наверстать упущенное. Приходилось его караулить. Мы составили график дежурств у постели больного.

Помню долгую ночь в реанимации, где я боролся с дедом до утра, каждые пять минут возвращая в горизонталь упрямое тело, которое поднималось с фантастической настойчивостью голема.

На соседней койке тем временем отдавал концы посторонний мужчина, деливший с нами палату. Зеленые зубцы на мониторе вытягивались в ровную линию, звенел последний звонок, два измученных доктора с матом и грохотом прибегали, толкая перед собой электрический аппарат для оживления покойников. Они били током бездыханное тело, запускали мотор. Воскреснув, мужчина жалобно просил: отпустите. Но реаниматоры не слушали. За ночь они трижды вытаскивали беднягу с того света, игнорируя его очевидное нежелание жить.

Дед, наоборот, хотел жить, курить, рассматривать фотографии, чинить бытовую технику, читать газеты, систематизировать архивы, засыпать и просыпаться с любимой женой. Хотел умереть дома, в конце концов. Но я ему мешал, своими дурацкими руками возвращая в больничную постель. Сейчас думаю – зачем? Все равно медицина в том заведении была ниже плинтуса.

К утру мы оба вымотались. Дед больше не бунтовал. Лежал неподвижно, глядя в потолок, пальцами что-то суетливо закручивая поверх одеяла, как будто собирал конструктор.

Чтобы отвлечься от окружающего депресняка, я начал рассказывать ему историю Ирочки, которая, в параллельном мире, жива-здорова, на пенсии, собирает в саду-огороде последний урожай осени. У нас тут, в местах отдаленных, все заметает снегом, а там, в далекой Украине, еще висят на деревьях… как житель Севера, я не знаю, что у них там висит в конце октября, но пусть это будут яблоки и груши из старой песни.

Когда спину начинает ломить от работы, Ирина садится на веранде отдохнуть и написать заодно новогоднюю открытку брату и невестке.

– Вот послушай:

Дорогой Митя! Дорогая Галина Алексеевна!

Поздравляю вас с наступающим Новым, 1999 годом!