Андрей Филимонов - Рецепты сотворения мира

Этому приему, делать вид, что ты сам – еда, он научился годом раньше у хлопцев с Днестровского лимана, которые лихо выманивали из-под берега жирных раков. Морские гады тоже велись на простую хитрость. Запеченные в можжевеловых углях, они истекали соком и утоляли жажду. После обеда солнце, расплываясь от собственного жара, поджигало море и горизонт. Мальчик ленился возвращаться к дружественным туземцам и засыпал на теплой спине белого камня.

Ночью, открыв глаза, он долго не мог понять, где в этом мире верх, где низ, где настоящее звездное небо, а где только образ на пленке моря. Смотрел в ночь, не мигая, отчего звезд становилось больше, чем темноты. И темно-синий космос, выворачиваясь наизнанку, забирал юного наблюдателя на другую сторону тверди небесной, где желтые души людей лениво ползают по бесконечности. Это и есть звезды, ростовщики бытия, дающие нам взаймы каплю света в момент зачатия. Бизнес приносит им огромный доход. Получая с человека посмертные проценты, они каждый раз весело подмигивают.

Вот такое кино показывало мальчику дикое лето, пока он болтался по волнам и вялился на берегах страны, которая узкой лентой оборачивалась вокруг Черного моря. Из географии он знал, что на севере есть большие холодные города – Киев, Харьков, Москва. Но туда не тянуло. В конце августа, перед началом осенних штормов, Митю доставляли в родительский дом на улице Лизогуба, спонсора терроризма, казненного на Скаковом поле в царствование Александра Освободителя.

После революции одесситов ужасали ночные грабители – Пружинщики. Они тоже были с большой буквы, эти спортивные молодые люди, которые крепили к ногам рессоры и скакали по улицам криминальными кенгуру, на ходу подрезая у прохожих мешки и лопатники. Для большего эффекта Пружинщики закутывались в саваны. Они вырастали перед обывателями, как лихие привидения, делали грабеж и исчезали в темноте под восхищенный свист беспризорников. Высокая культура гоп-стопа была воспета бардами Молдаванки и Пересыпи.

Митя мечтал стать пружинкой ночного танцующего бандитского механизма Одессы.

В раннем детстве у него была няня, гречанка Афродита из Бессарабии, суеверная и поэтичная, с волосатой бородавкой, печатью Великого Пана, на длинном носу. Она утверждала, что не все одесские привидения – бандиты, что встречаются среди них настоящие мертвые души, у которых связаны руки, из-за чего они не могут поднять с земли даже корку хлеба. Столкнувшись с таким на улице, надо первым делом убрать свои руки в карманы. Иначе он позавидует, а на свете нет ничего хуже зависти мертвеца.

Думаю, что сказка-ложь была камуфляжем воспоминаний о красном терроре двадцатого года. Массовые расстрелы на набережных Крыма и в других туристических местах. Советские палачи халтурили, как все советские люди. Поэтому казненные иногда оживали в мешках, куда их засовывали перед тем, как сбросить в море. Оживали и пытались уйти, но не могли, так же, как няня не могла рассказать мальчику эту историю. Так же, как я не могу нырнуть в прошлое и вернуться с подлинной биографией деда. Руки связаны. Иногда удается распутать узелок-другой, но до полного освобождения еще далеко.

Митя, под впечатлением баек Афродиты, разглядывал свои ладони и пытался прочесть узоры будущей жизни. Он брал карандаш, приказывал руке лететь и создавал на бумаге мир с точки зрения птицы.

Практичный отец хвалил рисунки, но говорил при этом, что художник – профессия никчемная, а вот архитектор – это хлебное дело, и с такими способностями надо ехать после школы в московский или харьковский институт градостроения. Мать сомневалась, что у архитектуры в СССР есть будущее. Из осторожности она возражала по-французски:

– Les Bolcheviks ne construisent pas, ils détruisent. Tu te souviens de ce qui est chanté dans leur hymne?

– Я помню, – отвечал Павел Васильевич. – Там поется «а затем». А затем кому-то придется строить все заново.

Он был типичный попутчик, презиравший красных директоров и ленивый пролетариат, но прятавший усмешку в усах, наивно полагая, что это защитит его от неприятностей. Дед вспоминал, что прадед очень расстроился, когда за ним пришли.

Счастливое детство Мити закончилось в тридцать первом году. Отца арестовали по идиотскому доносу. Как гласит предание, доносчик вырезал фотографию Павла Васильевича из группового портрета выпускников Технологического института и отослал в ГПУ. Стукач вдохновился сходством фасона студенческих тужурок и офицерских мундиров. Сопроводительная анонимка нашептывала, что инженер Филимонов скрывает белогвардейское прошлое. Автор этого креатива, сохранивший свое имя в тайне, явно рассчитывал сесть на место инженера, когда тот сядет в Тюремный замок.

ГПУ отреагировало предсказуемо, но как-то лениво, по-вегетариански. «Белогвардейца» на три года выслали в Полтаву, где ему повстречалась хорошая женщина с выдающимся кулинарным талантом. А Павел Васильевич, как назло, любил налаженный быт и вкусно поесть, поэтому женился на чудо-поварихе еще до того, как вышел срок его наказания.

Придет время, и Митя Филимонов тоже испытает на себе волшебную силу полтавской Цирцеи. Это случится летом 1937 года, когда он, серьезный юноша, без пяти минут студент МАРХИ, навестит Павла Васильевича и его новую семью. А потом до конца жизни не сможет забыть вкуса окрошки с раковыми шейками, которой угощался в тот день. Он тогда все понял и простил отца. Повариха не читала Ницше, она и так знала, что нужно мужчине.

Кто спорит? Чекисты – злобные демоны и сверхчеловеки, плюющие в семейные очаги. Но чтобы понять устройство эпохи и населяющих ее граждан, недостаточно одной только либеральной истерики. Мы должны быть вдумчивы. Мы не должны сбрасывать со счета раковые шейки, борщ с чесночными пампушками, нежные свиные шкварки, щуку, фаршированную по-жидовски, вареники с вишней, галушки в сметане, упоительный хруст жареной скумбрии и баклажаны под ореховым соусом, которые подают в глиняной кастрюле гювеч .

А еще язык. Нежный и холодный, как весенний рассвет. Язык в желейном гробу, запечатанный горчицей и хреном. Украинский свиной, русский говяжий, татарский бараний, персидский соловьиный… Остановите меня! Это непереводимо в слова – это надо чувствовать!

Моя бабушка навсегда усвоила кулинарный урок. Она говорила, что все советские семьи счастливы одинаково – первое, второе и компот.

После измены инженера жизнь в Одессе потеряла смысл. Пароходство, как левиафан, вознамерилось заглотить обратно квартиру, которую прежде отрыгнуло для служебного пользования. Оставшиеся на свободе Филимоновы – Митя, его старшая сестра Ирочка, их мать Елена Карловна – решили переселиться в Киев, город тогда не столичный и недорогой, манящий тем, что в нем одиноко на множестве квадратных метров жила тетя Леля, сводная сестра Елены Карловны. Богачка.