Андрей Филимонов - Рецепты сотворения мира

Живот обиженно ворчит, обманутый воспоминаниями. Внутри идет борьба двух голодных существ, ее желудка и растущего мальчика. Они там, в темноте, как будто дерутся за каждый кусок еды. Слава богу, мальчик сейчас дрыхнет в персональной ванне, защищенный от внешнего мира. Такие удобства есть только у начальства и эмбрионов. Но скоро манная каша разбудит ребенка, он взбодрится, начнет утреннюю гимнастику, будет дубасить мать изнутри.

Стучат в дверь. Галя идет открывать. Почтальон с мороза появляется в белом облаке, протягивает толстый конверт. Говорит, что не сумел запихнуть его в почтовый ящик. Что это тебе такое прислали? Топчется на пороге, желая пополнить копилку районных сплетен. Любопытный старичок. Галке сёдня отнес пакетище, а там… Размечтался удовлетворить интерес и погреться чужим теплом, собачья ведь жизнь – таскать корреспонденцию, все пишут и пишут, а что и зачем? Сами не знают. Вот ему никто не пишет, детей нет, жена в могиле, и так скучно на свете, что одна радость – чужие новости.

Галя сует почтальону гривенник. Выпроваживает: спасибо, дядя! Бежит к столу, в круге света от низко висящей лампы разрывает конверт… На стол сыплются рисунки…

Пространство сделало ей шикарный подарок, хотя и убило мечту. Где-то в Баварии американские морпехи освободили Виктора из немецкого лагеря для военных летчиков. Он провел за решеткой три года, не имея возможности сообщить о себе родным, потому что письмами через линию фронта занимался Красный Крест, о котором Сталин четко сказал – шпионская организация. И все, разговор окончен, никаких здравствуй, мама, я жив, у немцев в плену. Пленные мертвы, а мы не дикари, приносящие жертвы покойникам. Мы – атеисты и в загробную жизнь не верим.

Поэтому Виктор пережил три года лагерной голодухи, в то время как другие узники, французы и англичане, получали из дома письма, вкусные посылки, относительно свежие газеты и даже индеек на Рождество. Советский летчик хлебал баланду с эрзац-маргарином и, от нечего делать, рисовал иностранные лица за колючей проволокой, делившей лагерь на русский, французский и английский секторы. Когда в конце войны с неба начали падать американцы, педантичная администрация четвертовала территорию. Ordnung über alles.

Жизнь за колючкой воскресший описывал летящим почерком, смеясь над собой и всеми остальными. Французы – добрые, сообщал он, дают нашим затянуться через проволоку. Англичане – сволочи, курят сигары, а бычки давят каблуками, чтобы нам не досталось. Американцы лихо перебрасывают в советскую зону пачки сигарет и смеются над угрозами охранников, которые лают в точности как их овчарки. Карандашные рисунки дополняли описание.

Жаль, что письмо не сохранилось. Какой графический роман утрачен! Зато Галя в то утро насладилась сполна – читала, смеялась, рассматривая картинки, и в результате опоздала на первый урок. Директор школы, Мария Васильевна, сделала молодой учительнице выговор. Сразу после того, как обрела дар речи.

Через две недели прилетела телеграмма ЖДИТЕ ЗАВТРА. Мать и дочь с утра побежали караулить московский поезд, который мог прийти в любой момент в связи с отсутствием расписания. Поезда ждали с тревогой, ни письмо, ни телеграмма до конца не убедили их в том, что всё это происходит на самом деле и они не сошли с ума. В городе водились такие женщины, которые ходили на вокзал, как на работу, и обнимали воздух в толпе прибывших. От них шарахались, боясь подцепить несчастье.

Поезд опаздывал на три часа. Толпа на перроне шоркалась боками, как пингвинье стадо. Мороз щипал щеки, облегчая работу карманников, которые сильно удивлялись бесконечности ценных вещей у обнищавшего, казалось бы, к концу войны населения. В сотый раз оттянув рукав шубки, Галя обнаружила пропажу с запястья любимых часиков из легкого золота и расплакалась как маленькая:

– Украли время! Как теперь узнать?

Мария Васильевна ответила строго:

– Сама виновата, что украли! Не реви! Я вижу дым.

К дыму оказался приделан поезд. Виктор спрыгнул с подножки вагона одним из первых. Налегке, без медалей и трофеев, с худым рюкзаком через плечо. И сам худой как вешалка. Трудно было поверить, что под этой одеждой есть тело.

Он бежал, легко перепрыгивая через посторонних людей и их чемоданы. Ну, точно призрак. Сейчас пролетит насквозь, и никто ничего не почувствует. От страха Галя зажмурилась. В темноте услышала, как вскрикнула мать:

– Родной, это ты?!

Открыв глаза, Галя увидела, что они целуются. Руки Марии Васильевны жадно гладили спину и бока потертой шинели. Мать прижимала к груди свое обретенное сокровище и всхлипывала, задыхаясь. Объятие продолжалось неприлично долго, сосущий звук поцелуя, тяжелое сопение. Две спины, обращенные ко всему остальному миру, в котором Галя снова оказалась ненужной глупой девчонкой с пустыми руками и тяжестью в животе. Она перепутала: это не брат, а она сама – привидение, которое зимний ветер бессмысленно мотает над скользким перроном. Никто ее не видит, не замечает, люди грубо проталкиваются через нее и ужасно пахнут. Даже на морозе от них несет селедкой. Приступ тошноты накатил и заставил согнуться. Ее вырвало. Очень медленно уходила из-под ног земля. Ноги исчезали постепенно, как Чеширский кот. Вот и прекрасно, думала Галя. Сейчас пропаду. Всем будет лучше. И мне в первую очередь. Потому что на самом деле нет никакой Гали. Дурацкая выдумка. Молодая учительница. Тетрадки. Сорок четвертый год. Великая Отечественная Мировая Троянская война из-за очередного призрака. Как глупо выдумано. Какая пошлость. Седая женщина облизывает молодого человека. Седая, как смерть. На девушку она даже не смотрит. Вот, оказывается, как смерть забирает людей – не глядя. А вот и земля. Ледяная грязь. Правда жизни.

Мария Васильевна не простила дочери вокзального обморока. Она была уверена, что Галя хлопнулась нарочно, чтобы привлечь к себе внимание. Забрать у матери драгоценные секунды первой радости. Эгоистка – все себе. Вечно хнычет и хочет, чтобы вокруг нее суетились, спасая от выдуманных проблем. Мария Васильевна не могла понять, зачем бог дал ей этого ребенка с больным воображением.

Виктор подхватил сестру на лету, не позволил ей упасть, смеялся и тормошил ее, приговаривая, ты что это валишься, как елочка, дурочка? А ну-ка открывай глаза, смотри на меня, мы теперь будем вместе, войне конец, как только зима пройдет, мы поедем в Париж, к моему другу, бесстрашному воздушному асу Жану-Полю, он замечательный парень, всех приглашает в гости весной, когда Монмартр затуманен вишневым цветом.

Он много еще болтал веселого и глупого, отчего хотелось улыбаться и верить каждому слову: Париж, Монмартр, весна. Хотя вокруг было Иваново, лед и чужие чемоданы.