Андрей Филимонов - Рецепты сотворения мира

– Вы тут нас не пугайте! – просили они.

– Преступников надо взять с поличным! – настаивала БМ.

В конце концов, побежденные Капитаном Очевидность, патрульные заглушили мотор. По рации они запросили у начальства инструкции и получили приказ: ничего не предпринимать. Тем временем отовсюду начал сползаться народ. Становилось интересно. Никаких развлечений на районе не было с 1960 года, когда посреди улицы тонул трактор, который вытягивали из бездны танком Т-34. И вот опять веселье. Соседки жаловались милиции друг на дружку и на бытовых дебоширов из первого, третьего и четвертого подъездов, которых давно пора выселить за пьянку и хулиганку. Отведя душу, женщины перебегали в соседние дворы и распространяли слухи о том, что в их доме, в квартире такой-то, засела вооруженная банда. Соседние дворы, не будь дураки, с фунтиками семечек подтягивались к месту предполагаемой силовой операции.

Очень скоро в курсе текущих событий оказался весь район. Ничего не знало только всеведущее КГБ, чьи сотрудники, завершив свои тайные дела, спокойно вышли на улицу, где внезапно обнаружили себя перед лицом общественности. Баба Маня, возмутитель спокойствия, указала на них рукой:

– Вот они!

Это был полный провал. Капля гласности в океане застоя. Страшный сон чекиста: ты на задании, а кругом – люди, люди, и все смотрят на тебя васильковыми глазами. Щелкают семечки, сплевывают тебе под ноги, интересуясь, что будет дальше. В довершение этого ужаса придурошная милиция, решив исполнить свой долг, закричала как резаная:

– Ваши документы!

Те трое , прижатые к стенке, окруженные народом, пребывали в таком составе: внештатный, глупый и сообразительный. Первый окоченел, забыв дышать, а второй полез в карман за корочкой со щитом и мечом. И ведь достал бы, идиот, если бы не третий, вовремя цапнувший коллегу за локоть.

– Нету документов. Везите в отделение, – приказал он.

Сообразительный перевел ситуацию в конструктивное русло, он сказал: поехали! И руки протянул вперед, чтобы менты поскорее защелкнули на них браслеты и увезли невидимых бойцов от греха подальше, а там разберемся. Наивные милиционеры, еще не подозревая, куда они вляпались, с удовольствием взяли покорных домушников в железа, думая: всегда бы так! Баба Маня, не первый день живущая на свете, начала догадываться, что происходит и кто эти люди. Чистые руки, серые костюмы, холодная голова.

– Сексоты! – громко произнесла она печальным голосом.

Те трое не отреагировали. Только внештатный еще сильнее ссутулился. А народ вообще ничего не понял. Народ васильковыми глазами следил за тем, как утыркивают в зарешеченный зад лунохода подозрительных типов, и жалел только о том, что обошлось без драки. Баба Маня сидела на чемодане, сгорая от стыда, мечтая провалиться сквозь землю, которая сочувственно причмокивала, словно целовала подошвы ее грубых ботинок.

Мария Васильевна уехала домой сразу после свадьбы любимого внука и больше никогда не посещала метельный Томск.

Я родился через девять месяцев после этой свадьбы. Как положено. В три года научился читать и горячо полюбил письма из Иванова, от долгожительницы с Конспиративной улицы. Письма в конвертах, украшенных портретами героев иваново-вознесенской стачки, возбуждали желание побывать в чудесном мире подрывных листовок за счастье народа и чахоточных боевиков с динамитом в карманах. В мире, где моя прабабушка, дьявольский одуванчик, до сих пор носит наган на поясе.

Романтический образ навевала советская пропаганда. На каждом доме висели репродуктор с песнями и транспарант с лозунгом. Скучную новостройку моего детства оживляла безумная фраза:

Всем было плевать, что лозунг вопиюще противоречит тухлой окружающей действительности. По вечерам рабочая молодежь крушила на районе телефонные будки, но даже не помышляла о захвате почты и телеграфа. Хотелось в Иваново, где революция перманентна. С трех до девяти лет я был вундеркиндом, знающим, что такое «план вооруженного восстания». Потом отупел под воздействием средней школы. А тогда, в пору расцвета умственных способностей, просил родителей свозить меня к бабе Мане. Как чувствовал, что она не подкачает, окажется на высоте.

Мы провели вместе незабываемый готический вечер. Над городом полыхала гроза. Тучное небо рассекали жемчужные шрамы молний. Высокие липы качались за окном, как пьяные монахи. Ливень стеной, оглушительные раскаты грома. Баба Маня угощает правнука историями дворцовых переворотов.

Подробно, не упуская ни одной детали, она рассказала, как в спальне Михайловского замка вышибли мозги Павлу Петровичу; как оборвалась веревка у одного из пяти повешенных, но его не помиловали, вопреки старинному обычаю; как Александр, Освободитель Всея Руси от Аляски и Либеральных Иллюзий, вышел 1 марта из развороченной кареты, оглушенный взрывом, восклицая «слава богу, пронесло!», а Рысаков с воплем «вот тебе бог!» кинул под ноги императора вторую бомбу; как Халтурин взорвал вместо царской семьи ни в чем не повинную обслугу Зимнего дворца и удостоился за этот подвиг улицы своего имени в центре Ленинграда.

На десерт баба Маня подала убийство Распутина: «Пирожные были отравлены. Одно надкушено. Гришке шепнули, что княгиня Юсупова заедала волнение перед встречей, и он первым делом схватил княгинино пирожное…»

Целый год после нашей встречи я воздерживался от пирожных, как домашних, так и общепитовских, подозревая в них цианид.

Прабабушка умела произвести впечатление, эффектно, в лицах рассказывая древние истории, какие угодно – декабристы, Павел Первый, – лишь бы не вспоминать свои собственные, тот мерзкий осенний день в Томске, когда она была готова провалиться сквозь землю.

Семье Филимоновых тогда было очень нехорошо, после этого сеанса разоблачения. Какое-то чувство – наверное, правильно будет назвать его тихим ужасом – наполняло квартиру от чулана до кухни, стонало в трубах, искажало лица мучительными гримасами даже во сне. Кто знает, какой вред здоровью членов семьи могло бы нанести это чувство? Но через несколько дней в почтовом ящике материализовалась связка ключей, и от сердца отлегло. Все поняли, что контракт с конторой расторгнут.

О случившемся я узнал спустя много лет от соседки Газякиной из одиннадцатой квартиры, якобы видевшей все своими глазами, но верить ей не стоит, потому что она была и есть главная домовая сплетница, сочинявшая доносы на Дмитрия Павловича еще до полета Гагарина и вечно обижавшаяся на Галину Алексеевну, которая никогда не приглашала Газякину на свои знаменитые пиры.