Александр Яковлев - Осенняя женщина [Авторский сборник]

Нет, совершенно невообразимо с этим народом ощущать гармонию жизни. Извольте тонко чувствовать и сострадать при эдаком хамском небрежении ко всему святому!

Но слава Создателю, есть еще птицы небесные, твари бессловесные и прочая фауна и флора благоухающая. И предмет особых забот ваших — фруктовый сад соток так на двадцать, чтобы не притомиться. Да оранжерейка заветная, где на спор с соседом и на посрамление ему вызревает зимой клубничка, да-с, черт ее возьми да и совсем!

Однако… Однако, что же это, господа? Обтрясли, изверги, яблоньку-красавицу!

— Степан! Куда же ты смотрел, обалдуй неописуемый? Ну-ка, не вороти рожу-то, не вороти… Так и есть. Пьян! Ах ты поросячье ты отродье! Напился, дурак, и все проспал… А? Ей Богу, расплачусь… Ну что с вами, анафемами, делать… Ну что?! Запорю! За-по-рю-у!!!

И в отчаянии, не торгуясь, скупаешь у соседей все возможные имения, объединяя в одно. Собирая земли. Дабы навести в ней единый порядок. Методом известным. С присвистом и воплями, слух рачительного хозяина услаждающими.

Вы только проговорите вслух, не торопясь, вдумчиво, но с сердцем это заветное слово: запорю! Ощутите его грани, рассмотрите оттенки, прочувствуйте душой и телом. Только тогда поймете, что такое настоящий помещик. А когда поймете, то жизнь положите ради достижения желанной цели…

Сладостные перспективы, сладостные. Есть ради чего жить. Читайте классику, господа! Читайте и перечитывайте, готовьтесь! А вы, господа литераторы, имейте совесть, пишите вкусно, черт вас дери! Иначе чем запомнимся тысячелетию грядущему?

— Господа, позвольте пару слов…

— Просим, просим…

— Слово нашему драгоценному Валерьяну Аполлоновичу!

— Тс-с! Тихо, господа! Молодые люди, там, у окна… Потише, пожалуйста.

— Господа… Хм… Я, собственно, так, о пустяках…

— Ну же, Валерьян Аполлонович! Не томите! Из ваших-то уст…

— Соловей наш! Цицерон! Умоляю!

— Да я, право… Неловко даже и говорить перед лицом столь достойного собрания…

— Ох, Валерьян Аполлонович, умеете же вы, проказник этакий, заинтриговать! Ну же, душа моя…

— Мы — все внимание! Уста сомкнуты, уши и сердца — разверсты! Благоговеем в молчании…

— Дело в том, что я рассудил тут убогим разумением своим…

— Знаем мы ваше убогое разумение! Всем бы такое! То-то бы зажила Русь-матушка!

— Ну, тихо же, господа. Право, мы мешаем нашему всеми любимому Валерьяну Аполлоновичу! У всех ли налито, господа?

— И севрюжки. Непременно севрюжки на закусочку. И слышать ничего не хочу. Севрюжки непременно!

— Тс-с! Просим…

— Хм… Господа, вы прекрасно знаете, в какое время мы живем…

— Эх-хе-хе, голуба Валерьян Аполлонович, нам ли не знать! У меня, господа, убытков за прошлый месяц…

— Ах, оставьте! Ну не об этом же сейчас. Слушаем, слушаем!

— И то! Слушаем!

— И я, проанализировав сложившуюся ситуацию, прошу прощения за столь выспренние слова, пришел к следующему выводу…

— Умеет, шельма, завернуть!

— А где журналисты? Прошу прощения, Валерьян Аполлонович… Журналисты где?! Пусть же включат свою технику! Не за тем их сюда звали, чтобы… Потом допьют… Продолжайте, душа моя, Валерьян Аполлонович!

— Да-с, к следующему выводу… Хм… Ей-богу, господа, духу не хватает!

— Ну же, голубчик, ну!

— А, была не была! Господа! Я пришел к выводу… Я предлагаю… Предлагаю…

— За цыганами послать?!

— Что? Зачем? Каких цыган?

— Да не перебивайте же! Экий нетерпеливый! Не обращайте внимания, Валерьян Аполлонович! Молодой еще! Чувствами живет. Цыган ему… А нет послушать мудрых людей! Слушаем, слушаем…

— Предлагаю… Ну, помогай, Господи! Предлагаю: выйти, наконец, из… КРИЗИСА!

— …?

— У меня, собственно, все.

— Позвольте… И? Ну-те, ну-те?

— Но у меня действительно все!

— Хи-хи-с.

— Ну, полно, полно, Валерьян Аполлонович! Пошутили и довольно. Выдыхается же… ну говорите, что хотели. Право, мочи уже никакой нет.

— Я серьезно. Пора, наконец, выйти из кризиса.

— Как?!

— Помилуйте!

— Вот так номер!

— Н-да, балагур-с!

— Так прошрафиться…

— Но… но… позвольте, Валерьян Аполлонович… Ведь это как же… Как прикажете понимать?

— Журналисты! Да выключите вы свою дурацкую аппаратуру! Лучше уж водку пейте! Валерьян Аполлонович, голубчик, может быть вам нехорошо? Человек! Кондиционеры включите! Душно же, в самом деле… И не курили бы вы там, молодые люди… Видите, дурно Валерьяну Аполлоновичу…

— Напротив, я прекрасно себя чувствую. Настолько прекрасно, насколько возможно в наше время…

— При чем тут время? Закусывайте, господа, закусывайте! Ваше здоровье! Я все же полагаю, что Валерьян Аполлонович нас разыгрывает… А? Ну, признайтесь, голуба?

— Верно, тут скрыта какая-то тонкость. Намек, так сказать, фигура аллегорическая…

— Ах, шельма… И как закрутил… А мы-то — за чистую монету…

— Браво, Валерьян Аполлонович!

— Но у меня действительно все, господа! Право, я не понимаю, о каких намеках говорите!

— Ну, полно. Ну, голуба. Ну, пожалей нас, дураков. Ну, видишь, молодежь смотрит… Ну, виноваты, ну дураки, ну не сподобил Господь. Ну не сердись, мамочка. А лучше просвети и наставь… Ну, скажи, что пошутил…

— О Господи! Ну, пошутил, пошутил!

— Ну, то-то! Дай я тебя, душа моя, расцелую! Дал же Господь таланту, а, господа?

— Виват Валерьяну Аполлоновичу! Виват!

— А теперь, молодой человек, и цыган можно. То-то, учитесь… надо умственно… А то сразу… Человек, шампанского!

И как стукнуло ей шестнадцать лет, так ударилась она в рев и рыдала долгих пять дней и ночей. Отец, волосатый мужичина, известный злодей-душегуб, мрачный разбойник, жалел ее, полусиротинушку — жену-то свою он давным-давно извел, сжил со свету белого.

— Эка дурища, — ворчал Еремеич, принимаясь за щи, густо приправленные солью бесконечных дочерних слез. — И на кой тебе муж? Да за ним так ли еще взвоешь, ежели мужчина попадется правильный.

— Нет, батюшка, нет, родненький, — вспыхивала еще не выплаканными до конца глазами Иринушка. — Я его жалеть все равно буду. Пусть хоть какой…

За пять-то слезных лет такого ли батька натерпелся. И умолила его дочка, затопила ему душу тоской-печалью невысказанной. Крякнул ре, нахлобучил малахай, вскинул на одно могучее плечо дубинку верную, в пятнах да расщепинах, на другое — мешок пустой, дерюжный, объемистый. Да и отправился в засидку, на место привычное, у трех дорог. День сидел, ночь коротал, без огня, без пищи, без курева, сердце ожесточая. А на другой день…

…как стало клониться солнце красное, как запели птицы вечерние, как склонили головки цветы лазоревые, так и выезжал на распутье добрый молодец, на распутье, на судьбы решение.