Александр Яковлев - Осенняя женщина [Авторский сборник]

Дерево недолго изучало меня. Вскоре оно заскучало и стало забираться все выше и выше, заглядывая в новые окна. А потом и весь наш дом наскучил ему. И оно так рвануло вверх, будто все мы разом умерли.

Теперь, по ночам, пользуясь светом автомобильных фар, тень Дерева быстро обегает мою комнату. Но нет, ничего не изменилось. Я не совершил подвига, не нарисовал замечательную картину, не создал семью… Все мои приобретения: кошка и собака.

Я с ненавистью вслушиваюсь в шум машин. Мне достаточно одной машины. У меня богатое воображение — следствие не только одиночества. Для меня любой механизм — потенциальный источник моих грядущих бед и потрясений. Проехавшая сейчас за окном машина заставляет меня вспомнить, что «на дорогах туман, гололедица…» И это уже я веду обреченную машину по отвратительной скользкой дороге. Я не могу не гнать машину, иначе кошмар будет длиться долго, а я не хочу долго… Машина покорно не слушается управления…

Мышцы окаменели, тело застыло в позе жертвы автомобильной катастрофы… Черт! Ведь глупо же! Расслабься. Чувствуешь, как вспотели ладони? Если бы ты сейчас, к примеру, коснулся ладонью оголенных проводов, то… Перестань! Ну, какие еще провода? Закури. Ну, закурил… Но ведь это все равно не сон.

Для того, чтобы заснуть, я должен миновать ловчую сеть моего воображения.

С детства у меня осталась вера в то, что если хорошенько представить себе несчастье, могущее произойти со мной, то оно и не произойдет никогда! Я уже достиг определенных успехов: не утону, не разобьюсь в автомобиле, поезде, самолете и т. д. Спрашивается, как же я умру? Просто? Вот так лягу и буду прислушиваться к себе, как сейчас, сложив руки? Но тогда… Тогда можно и до бессмертия допредставляться? Или число смертей бесконечно? Фу, бред какой!

Я догадываюсь, что подвиги, о которых я мечтал в детстве и которые не сбылись для меня, теперь мстят мне. Подвиги, совершаемые в моем детском воображении, всегда заканчивались обязательно доблестной гибелью. Обязательно! Но вот что странно: я отравил свое воображение. Теперь оно с наркотическим наслаждением показывает мне только то, что следует за подвигом. Случаи, приводящие к одинокой заброшенной могиле, становятся все нелепей.

Я всматриваюсь в эти случаи не только ночью, но и днем.

На улице мне грозят мчащиеся автомобили, качающиеся деревья, строящиеся дома и шальная пуля пьяного придурка. В учреждениях прогибающиеся доски полов, скрежещущие лифты и злобные обладатели подписей и печатей. В родном холостяцком углу — непогашенная ночная сигарета, кем-то не перекрытый газ, теракт, наконец, разгром «Спартака» и — соседи, соседи, соседи…

Храпят соседи сверху. Отличная слышимость в нашем ветхом доме. Я не завистливый человек. В моем маленьком мирке, конечно же, чего-то не хватает. Но вот этому безмятежному храпу я завидую. Смотрю в потолок, завидую. И думаю о метеоритах. Ведь падают же они где-то, черт их возьми! И мало радости, что угодивший мне в голову обломочек Вселенной будет экспонироваться на международной выставке, внушая трепет своим кровавым прошлым.

У слова «неврастеник» фиолетовая, дергающаяся окраска. Если бы я был законченным неврастеником, я взял бы эту маленькую собаку за загривок и быстро вышвырнул в окно. Маленькая псинка запросто пролетит в большое окно. Дело в том, что собаку кусают блохи, а она обожает чесаться на постели, у меня в ногах. Я просто спихиваю ее на пол. Но воображение успевает подсунуть мне картиночку. Довольно натуралистическую. С умелой сервировкой деталей. Жаль мне становится собаку. За зиму у нее отросли длинные когти, и теперь она с лошадиным цоканьем бегает около кровати, ожидая удобного момента для вторжения.

Прямо в ухо мурлычет кот. Его я люблю больше. Он всегда спит, его не надо воспитывать. Воображению с ним мало хлопот. Интересно, почему нам так нравится быть бескорыстным по отношению к тем, от кого нет ни малейшего проку?

Коту надоели мои размышления, ему надоело мурлыкать в ухо, которое ничего не слышит, кроме себя. Он встает, потягивается и вдруг прыгает, на мгновение зависая в воздухе, на книжный шкаф. На краю шкафа, прямо над моей головой, стоит цветочный горшок с растением, походим на выродившийся помидор: маленькие толстые листья и крохотные красные плоды. Я верю в кота и мое воображение — горшок не упадет мне на голову.

Темно, но я слышу и представляю, как кот, сладострастно жмурясь, осторожно запускает свой клык в тихо похрустывающую беззащитную мякоть листа. Мне бы его зубы… Впрочем, стоп! Нет более благодатной темы для воображения, чем зубы. Такая, казалось бы, ерунда! До чего только не додумались люди, а вот зубы лечить безболезненно… Стоп, стоп!

Пока ты рабски следуешь своему воображению, будильник стремительно приближает утро. Будильнику есть куда торопиться: ему не терпится ослабить пружину звонка, сжатую тобою вечером. Быстренько отзвонив свое, он затем весь день потом будет спокойно и методично перебирать свои любимые «тик-так». Звонок он воспринимает как общественную и довольно тягостную нагрузку. По моему собственному опыту и по опыту приятелей по работе я знаю, что на свете не существует будильников, которые бы отзвонили вовремя. Основная, ненавидящая нас масса будильников, зловредно тянет время до того момента, когда человек, получив порцию звона в череп, только и успевает, что натянуть портки…

А хорош я буду на работе, нечего сказать. Нет, конечно же я соберусь работа есть работа. Чем мне еще и жить? Но спать осталось два часа.

Я приподнимаюсь на локтях и гляжу за окно, минуя взглядом Дерево. Светает. Проспект протянул свои асфальты за горизонт. У проспекта нездоровый серый вид. Всю ночь ему не давали спать машины. Но он опрятен. Он всегда успевает до утра прийти в себя…»

В детстве он ненавидел то время, когда его гнали спать. В постели он плакал от бессилия и засыпал в слезах. Ему казалось, что именно тогда, когда он уснет, в этой, взрослой жизни и начнется самое интересное. Он тогда еще не знал, что все спят так, как будто чего-то ждут.

С детства ощутив неодолимую тягу к подлостям и предательству, Д-р впоследствии сторонился людей, рассматривая их как слишком сильное искушение. Тем самым ему удалось воспитать в себе некоторую степень идиосинкразии к рано проявившимся способностям. Здраво рассуждая, что охотников до пакостей в мире и без него предостаточно, Д-р выработал даже целую систему предосторожностей.

Так, положенный на работе отпуск приурочивался к зимнему сезону. И где-нибудь в самом захудалом санатории Д-р отсиживался, как в засаде. Вероятными жертвами в те дни могли становиться лишь представители обслуживающего персонала. Ко многому привычные и готовые постоять за себя. Впрочем, и с ними контакты сводились до минимума.