Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

(Это называлось у нас в редакции конвейером.)

В воображении секретаря вырисовывалась будущая газета — из выправленных, наполовину переписанных или им написанных материалов, из придуманных им заголовков, из вычерченного его рукой макета.

Ивана нисколько не тяготила эта единоличная работа, нагружайте больше, еще, еще, я подниму, вывезу, но что бы вы делали без меня? Придет заветный миг, я помашу Тереховке рукой из окна автобуса, что вы тогда запоете? Может быть, оцените, наконец? А впрочем, какой еще благодарности от людей захотел?

Они сперва испепелят, потом будут благодарить, на коленках молиться. Такая вот диалектика. Вызвал машинистку:

— Материалы с моей правкой. Подготовьте к сдаче в типографию.

Все. Как можно меньше слов. Костяк без лирики. Теория айсберга. Ныне время притч. Дать клубок, а нитки пусть наматывает каждый, сколько сумеет.

Тереховка, духота, толпа и одиночка…

Загатный взял готовый номер газеты, еще раз проглядел передовую. Ерунда, а звучит как мощная музыка. Великая магия организованного слова. Организованного. Выстроенного в колонны, шеренги, ряды. И он — полководец. Полководец слов.

— Уля, зовите товарищей на планерку!

Хаблак слонялся под дверью секретариата, тер свои большие, неловкие руки, пил воду: с того мгновения, как очерк пошел на знаменитый конвейер, — не переставал волноваться. Вот-вот Иван Кириллович позовет его — правда, раньше не звал никогда, но то были заметки, корреспонденции, а тут очерк, произведение почти литературное. Наконец машинистка вынесла из кабинета секретаря кипу бумаг, села за машинку. Редакционный молодняк, те, кто еще волновался за свою писанину, искали, где чье. Очерк лежал в самом низу — Хаблак весь сжался. Сначала ему показалось, что зачеркнуты лучшие места, которые он так старательно обдумывал, шлифуя каждое слово. Но чем дальше читал, тем больше понимал, что выброшены красивости, банальные диалоги, которые лишь казались ему многозначительными — ходульная патетика. Вместо них появились сработанные секретарской рукой точные, упругие абзацы, целые страницы. Очерк почти наполовину сокращен. Оставшуюся треть Иван переписал заново. Треть выправил, увязывая концы с концами. И лишь кое-где выглядывали из-под нового текста отдельные слова и фразы.

Звали на планерку. Андрей Сидорович, зажав листки в потной руке, поплелся в секретариат.

— Вы куда? Мне надо перепечатать! — крикнула вдогонку машинистка.

— Конвейер расстроил товарища Хаблака, — захихикал Василь Молохва, щелкая костяшками счетов. — Чует моя душа — сейчас столкнутся…

Уже все собрались, уже Загатный поднял глаза и ощупал взглядом стену над головами коллег, как вдруг протяжно, резко зазвонил телефон.

— Из райкома, редактор, — догадался Дзядзько, умевший угадывать, кто звонит: включала и звонила телефонистка со станции, а ее энергичность в какой-то мере зависела от должности заказчика. Хаблак вдруг загадал: если не Гуляйвитер, день закончится счастливо, все само собой устроится. Но корректор уже подала трубку Загатному:

— Борис Павлович…

Хаблак сник: не устроится…

— Я, Гуляйвитер! Приветствую, Кириллович! — резонировало в трубке. — Мы с тобой на коне! Нет времени, сейчас пятиминутный перерыв, приеду — расскажу. Гигантский успех нашей передовой! Первый вслух прочитал на заседании! Приказал отпечатать еще триста экземпляров газеты, раздать уполномоченным, развезти по селам и устроить громкие читки. Передай приказ типографии. Меня тут все поздравляют. — Гуляйвитер захлебывался. — Первый так и сказал: с чувством, с пониманием. Ну, давай!

Иван Кириллович так не смог и слова вставить, в трубке затукал отбой. Хаблак жадно следил за выражением лица секретаря. Ни тени радости не промелькнуло на нем. Скорее — выражение легкой брезгливости. Даже трубку держал нехотя, на отлете, будто не мог дождаться, когда прекратится пустая болтовня. Всем своим видом Иван демонстрировал, что никогда и не сомневался в достоинствах любого своего материала и этот камерный успех его нимало не волнует. Андрей Сидорович даже немного обиделся на своего божка; не стоит Ивану Кирилловичу так подчеркивать свое безразличие — ведь сам первый секретарь похвалил. Краешком глаза заглядывал в невозможное, — а как бы он, Хаблак, радовался такой похвале?.. Даже голова закружилась. Нет, в равнодушии Загатного было что-то оскорбительное и для него, Хаблака.

— Иван Кириллович, позвольте? — это Дзядзько. — Предлагаю передовую нынешнего номера вывесить на Доску лучших материалов и оплатить повышенным гонораром.

— Поступило предложение передовую номера вывесить на Доску лучших материалов и выплатить автору повышенный гонорар, — бесстрастно повторил Загатный. — Кто за? Против? Нет. Предложение принимается единогласно.

«Ну, поднимись, скажи, — подбадривал себя Хаблак. — Хоть раз загляни в эту черную бездну. Другие могут. Почему тебе заказано? Ублажишь Загатного, а если еще с этой собачонкой сумеешь… — ведь это твое будущее, испытай себя».

— Товарищи, — Андрей Сидорович встал. Потел, ломал пальцы. — Думается, было бы полезно, особенно для нас, молодых газетчиков, провести семинар на основе передовой Ивана Кирилловича…

Он не узнавал своего голоса. Это был чужой голос.

— Передовая продиктована за десять минут, в номер. У нас и без нее есть на чем учиться, — резко оборвал его Загатный.

Побелев, Андрей Сидорович опустился на стул. Кто-то хихикнул. Не Молохва ли за стеной?

— Приступим к делу. Первая полоса. Передовая — за редактором, материалы хроники по району организует Дзядзько, сдать в одиннадцать двадцать, товарищи, запишите время, спустя десять минут уже не приму, сводка о состоянии сельхозработ за товарищем Хаблаком, сдать в одиннадцать. Вторая полоса… Третья полоса… На четвертой очерк товарища Хаблака, перепечатать и вычитать до двенадцати, международный обзор, «Уголок выходного дня», советы садовода… Предложения есть? Вопросы? Заведующим отделами сдать заявки на следующий номер. Планерка окончена.

Все поднялись и молча вышли — мужчины под шелковицу, выкурить по сигарете, слабый пол — в сборочный цех, обсудить свежайшие тереховские новости. Посреди кабинета остался Хаблак с листками в руке:

— У вас есть сообщение, товарищ Хаблак? — любезно улыбнулся Загатный. Андрей Сидорович спрятал руки за спину и выпрямился. Неловкость почти исчезла, было только чуть страшновато и подташнивало, как в самолете.

— Иван Кириллович, вы знаете, как я вас… одним словом, я, понятно, очень молодой газетчик, но… Ну не могу я подписывать своей фамилией выправленный очерк…

— Вы что же, заботитесь о своей славе в веках?