Робин Фокс - Наша Рыбка

– В общем, мы больше не можем видеться, – проговорила она.

Не видеться! Ее слова пригвоздили меня к месту. Зачем я столько пил сегодня? Из-за этого тяжело было думать. Как же собраться с силами и признаться ей, что каждый мой шаг отдается в голове ее именем? Что я хочу ее до одури, до судорог в животе?

В голове перемешалось, поплыло перед глазами. Что сказать? Как собрать все это вместе?

– Я совершенно не понимаю, что происходит. Почему вы продолжаете мне писать даже после того, как добились своего? Все это слишком… ненормально. Нам всем нужен психолог. А лучше психиатр.

Она очень решительно развернулась и зашагала вниз.

– Но я же тебя люблю!

Это произнес не я. Это был такой странный, такой чужой и в то же время такой настоящий голос… Воронцова. Я во все глаза на него уставился, он пошел вслед за Ясной.

Я понял, что раньше никогда не испытывал к нему такой ненависти. Я даже на секунду забыл о Ярославне, мои мысли и чувства сосредоточились вокруг Пети, вокруг его темной кудрявой головы, его бледного лица с двумя нездорово-малиновыми пятнами на щеках.

– Ты меня любишь? – повторила она, остановившись и повернувшись к нему, и по выражению ее лица я не смог бы сказать, что это признание ее обрадовало. – Ты шутишь? А то, что я спала с твоим лучшим другом, это как тебе?

Я вздрогнул. Сразу захотелось от всего отречься. «Спала с твоим лучшим другом» – как грубо она представила правду!

– Так не должно быть, это какой-то дурдом. Может, для вас это в порядке вещей, но для меня – нет.

Петя молчал, не находясь, что ответить. Петя, который отовсюду мог выкрутиться!

– Я не знаю, – наконец выдавил он, беря ее за запястье как когда-то там, в квартире его бабушки, – что нормально, а что – нет. Я просто люблю тебя, и все. И никуда ты сейчас не пойдешь.

Голубые, как южное небо, стены подъезда навсегда запечатлели эти его слова. Я думаю о них всегда, когда выхожу из квартиры. До сих пор.

– Нет, – зашептала Ясна. – Что ты такое говоришь? – Словно ища помощи, она взглянула снизу вверх на меня.

– Так ведь я тоже… Я ведь тоже тебя…

В общем, как-то я это сказал. Как-то проговорил, а может, прокричал или прошептал, проронил это «люблю», которое не могло даться сразу так же уверенно, как у Воронцова, – он это словно всему миру заявлял, не стесняясь ничьего присутствия, и мог бросать прямо в лицо. Я же так не мог – хотя это «люблю» сразу в меня вросло, как только я его произнес, и заняло очень прочные позиции. Я сразу же отчетливо понял, что да, я именно ее люблю, причем люблю, как кого-то родного, хотя меня, если задуматься, все еще очень мало что с ней связывало.

– Что? – Воронцов воинственно обернулся. Теперь я стал узнавать его, старого доброго Воронцова, эгоистичного и вспыльчивого. – Иди к своей Иришке!

– А ты иди к черту! – Я перепрыгнул несколько ступенек и оказался возле них.

– Постойте… – растерянно сказала Ясна, а потом повела себя очень странно – выдернула руку из Петиных тисков и снова зашагала вниз, только на этот раз намного быстрее. – Не смейте догонять меня! Вы больные, оба!

Я остался стоять, а Петя полетел за ней. Через секунду я одумался и тоже побежал вниз.

Она плакала и ничего не хотела слушать. Закрывала глаза перчаткой и почти беззвучно вздрагивала, порываясь уйти, но Воронцов держал ее и не пускал.

– Нет, ты не должна уходить. Ты не должна уходить! Пожалуйста, послушай меня, послушай! Если ты уйдешь, я не знаю, что будет… Просто давай еще немного поговорим. Ну почему ты плачешь?

– Почему, почему вы выбрали меня?!

– Пойдем. Вернемся домой и поговорим.

– Почему я, а, Петя? Я похожа на шлюху? Похожа на девку, которую можно вот так запросто затащить домой и трахнуть? Да еще и вместе с другом?!

О господи, не говори этого, пожалуйста. Не говори, иначе я сам расплачусь. Когда же я превратился в такое чудовище? Каждое мое действие было для тебя оскорблением. Ты похожа на все самое лучшее, что есть в этом мире. Но как теперь тебе об этом сказать? Как все это объяснить после того, как мы сами затащили тебя в наше грязное болото?

– Нет, ну конечно, нет! – забубнил Петя, уткнувшись в ее волосы. – Пойдем наверх.

– Я не могу пойти… зареванная. – Кажется, она стала сдаваться.

– Ничего, сейчас что-нибудь придумаем. – Петя прижал ее к себе.

Она вдруг сделалась абсолютно безвольной, разрешив наконец довести ее до квартиры и снять с нее пальто. Я не стал включать в прихожей свет, а на удивленное «Вы вернулись?» Петя быстро ответил:

– Да, Ясна позвонила родителям, они приедут за ней через час.

– Можно мне немного полежать в твоей комнате? У меня разболелась голова, – тихо спросила она.

На моем крутящемся кресле стояла Иришкина сумка – она не оставляла свои вещи в прихожей, как другие, а приносила сумку сюда, словно это была ее собственная комната. Но Ясна была не в том настроении, чтобы думать о чужих сумках, и поэтому, пока я закрывал за нами дверь и поворачивал замок, чтобы к нам троим никто не входил, она села в кресло на свободный от сумки край, которого ей оказалось достаточно.

– Почему ты до сих пор плачешь? – спросил Воронцов, глядя печально и жалобно.

– Слишком много всего случилось! – сказала она, вдруг уронив голову на руки, и ее плечи затряслись. – Страшно. Я как будто схожу с ума. А еще меня парень бросил.

Между тем, как она это сказала, и тем, как до меня дошел смысл, я успел подумать еще много всего: например, вспомнил, как мама, подойдя ко мне близко, сказала: «Ой, у тебя тут что-то…», а потом, так и не дотронувшись до темно-красного пятна, оставленного Ясной на моем плече, неловко улыбнулась и ушла, сделав вид, что ничего не спрашивала; еще я вспомнил, как держал Ярославну за руку в машине; как не узнал ее в кафе… И вдруг на этот цветной теплый мир обрушилось что-то чужое и неприятное, вылилось ведро черной краски, и со всех сторон поползли темные, грязные подтеки.

– Что? – переспросил я упавшим, почти неслышным голосом.

И тут же сам вспомнил, что, стоя чуть в стороне от нас на автобусной остановке, в тот день, когда мы только познакомились, она с кем-то говорила по телефону и была чем-то расстроена после этого разговора. Потом кто-то встретил ее после Петиного дня рождения. И в замешательстве от двух букетов была, скорее всего, не ее мама, а кто-то другой… Возможно, что и трубку она не брала потому, что я звонил в неподходящий момент… Ну и сегодня было отчетливо видно, что, сидя с нами, она думала не о нас, она думала о чем-то своем, что нас не касалось.

Я был потрясен.

Но почему? Почему она не сказала нам прямо? Почему не сказала нам правду с самого начала?

«А ты почему не рассказал Иришке о Дроздовой?» – тут же спросил меня голос совести.