Лия Флеминг - Девушка под сенью оливы [litres]

За последние два месяца весь мир Йоланды был разрушен и превратился в пыль и тлен. А сама она болтается в некоем безвоздушном пространстве, что-то промежуточное между мертвыми и живыми, никому не нужная, потерянная, лишняя. На всем белом свете не осталось даже уголка, который она могла бы назвать своим домом. Как страшно! Она глянула невидящим взглядом на мерзость запустения, царящую вокруг.

Нет, это неправда! Вот же место, где она живет. Что ж, судя по всему, Андреасу она больше не нужна. Зато нужна этой земле. Когда он со своим отрядом снимется и уйдет в другое место, бросив землю и дальше зарастать быльником, она останется здесь совсем одна. Но пока она жива, она не допустит, чтобы земля превратилась в пустыню.

Остались же в деревне живые люди. Может, и живность какая-то сохранилась. Все нужно найти, вернуть домой. Если будут козы, будет что продать: молоко, сыр. Земле нужны ее руки, пусть и не самые сильные. Земля – это единственное, что у нее сейчас осталось, и она ее никогда не бросит.

Что может быть благороднее труда земледельца, разве не так? К тому же тяжелая физическая работа не даст ей окончательно сойти с ума. Она отгонит от ее порога печаль и тоску по прежним счастливым временам, безвозвратно канувшим в лету.

– Она жива, Лоис! Йоланда еще жива, представляешь? Нужно немедленно найти ее.

Я едва сдерживала свои эмоции. Лоис и Алекса я разыскала на берегу бухты в кафе. Они сидели за столиком и с наслаждением попивали свежевыжатый апельсиновый сок.

– Тетя Пен, прошу тебя, успокойся! Ты тут все сейчас перевернешь! Садись, пожалуйста! Что случилось? Официант, еще один сок, пожалуйста! Рассказывай!

Я рассказала130 им подробности своего визита в синагогу и о том, что не нашла в списках депортированных евреев имени Йоланды.

– Я все эти годы считала ее умершей, а она, оказывается, жива. Мы должны немедленно разыскать ее!

– А что тебе сказали в синагоге?

– Ах, я так разволновалась, что даже забыла поблагодарить молодого человека, который любезно принес мне старые записи.

– Тетя, – Лоис бросила на меня внимательный взгляд, – не волнуйся! Нам нужно учитывать все варианты. Ведь прошло столько лет. Вполне возможно, твоей подруги уже нет в живых. Но давай для начала систематизируем всю информацию, которой мы располагаем. Как, ты говоришь, была ее фамилия по мужу?

– Не помню! Помню только, что начиналась с «А». Мужа звали Андреас, доктор Андреас. Но когда он ушел в партизаны, то работал под кличкой Циклоп. Тогда у всех были клички. А что касается фамилии, так у греков они все кончаются на акис .

– Хорошо! Думаю, что одноглазых партизан, да еще врачей по своей основной специальности, на Крите в годы войны было не так уж много. К тому же он был одним из руководителей клиники Красного Креста, существенная зацепка. Эта девушка в отеле, кажется ее зовут Виктория, пообещала свести нас с ветеранами Сопротивления. Мы еще раз сходим в синагогу, на сей раз вместе. Возможно, на какие-то вопросы мы получим ответы и там. Но, тетя, прошу тебя еще раз, не обольщайся! Прошло много лет, а тут столько всего случилось за послевоенные годы: гражданская война, землетрясения, диктатура. Твоей подруги, быть может, уже давно нет в живых.

Лоис разумная девочка, и она изо всех сил старается сделать как лучше. Но, честное слово, сейчас она ошибается!

– А цветы на могиле Брюса? Их только она могла положить! Сейчас, когда я узнала о ее судьбе, все тотчас же встало на свои места! Я знаю, Йоланда жива! – бросила я, задыхаясь от волнения.

Райнер Брехт сидел на берегу бухты, наслаждаясь последними денечками пребывания на Крите. Все торжественные церемонии, связанные с празднованием юбилейной даты битвы за Крит, уже прошли. Между прочим, в рамках запланированных мероприятий была и встреча немецких ветеранов. Он посетил ее исключительно из вежливости. Так, ничего особенного. Бесконечное похлопывание друг друга по плечу, нескончаемые разговоры о старых боевых друзьях. Отдельная церемония состоялась в Малеме, дань памяти погибшим десантникам. Все было очень скромно, но трогательно. Какие же они все ветхие, думал он, разглядывая своих былых однополчан. Но вскоре он и сам устал от бесконечных тостов и громких военных песен. Стоило кому-то затянуть первую строчку полкового гимна «Займется алая заря… Вперед, друзья! Вперед, друзья!» – и тут же у всех на глаза наворачивались слезы. Да и невозможно без слез вспоминать тех, для кого обратной дороги домой так и не случилось.

Скоро, совсем скоро он улетит в Афины, проведет ночь в Гранд-отеле «Бретань», вспомнит, так сказать, прошлое. А сегодня он уже успел прогуляться по улочкам Ханьи, где торгуют изделиями из кожи. Купил мальчишкам кожаные ремни с заклепками, себе – новый бумажник, а внучке – пару тончайших лайковых перчаток на меху.

В путешествие на Крит он взял с собой небольшой, тщательно упакованный сверток, который берег всю дорогу как зеницу ока. Первая его остановка – Музей византийского искусства на старинной улице, названной в честь уроженца Крита великого Эль Греко. Но музей оказался закрытым, и тогда он направил свои стопы в Археологический музей.

Здание музея почему-то вызвало в его памяти картины того ужасного погрома, который учинили его подчиненные, и солдаты и офицеры, в ночь депортации евреев. Синагога была разграблена дочиста. Охваченные жаждой разрушения, немцы хватали и жгли все, что попадалось под руку: предметы культа, старинные манускрипты, древние книги и даже папирусы.

Тогда он просто брезгливо отвернулся в сторону, не хотел смотреть, как сгорают в огне костра многие сакральные знания мира, не хотел видеть невежественные лица своих людей, не имеющих понятия о том, что значит поиск истины и как можно посвятить этому всю свою жизнь. О, он хорошо помнил, с какой ненавистью смотрела на него тогда эта девушка из пещерного госпиталя. Ее взгляд не просто испепелил ему душу – он раздел его донага и показал ему собственную неприглядность человека без чести и совести. Кажется, именно в ту ночь была пройдена низшая точка его нравственного падения, и в ту ночь он твердо решил, что покинет Крит.

Как приятно после раскаленной на солнце мостовой вступить под музейные своды и почувствовать благодатную прохладу, царящую здесь. Он присел на скамейку и тронул рукой сверток. Старинная икона святой Екатерины, похищенная неизвестным солдатом в годы оккупации Крита. Его семье святая не принесла удачи. Вначале несчастье с сестрой: авария, после которой она так и не оправилась до конца своих дней. Он вдруг вспомнил, как его мать уже на смертном одре сказала ему:

– У меня никогда не лежала душа к этой иконе. Святая смотрит на всех нас таким укоризненным взглядом, будто мы в чем-то виноваты перед нею. Наверное, это ценная вещь, но все равно убери ее из нашего дома. Мы примерные католики, у нас есть собственные святые. А у этой иконы, я чувствую, нехорошая судьба. С ней связано что-то плохое. Верни ее в Грецию. Не держи ее дома. Обещай мне! Иначе она разрушит и твою жизнь. И, пожалуйста, ни слова о том, как и при каких обстоятельствах она попала тебе в руки.