Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

С некоторых пор Анна перестала допускать мужа до себя. В этот вечер, после того, как была выслушана последняя часть долгого рассказа о добром великане Пичвучине, Анна, забравшись в свой супружеский полог, резко отодвинулась от прижавшегося к ней мужа и тихо прошептала по-русски:

— Ты можешь повредить ребенку.

— Но я люблю, когда ты совсем рядом, когда я слышу твое дыхание… Хорошо, можно я положу свою руку на твое плечо? Мне так приятно. Раньше ты ничего не имела против.

— Ты же взрослый человек, должен понимать, что я женщина беременная. Ты должен быть со мной осторожен. Пододвинься к Кате, вон сколько места около нее.

— Но я хочу спать с тобой, а не с Катей. Это для меня невозможно.

— Рано или поздно, но тебе придется это сделать.

— Я даже представить это не могу. Почему ты меня так мучаешь, словно я стал для тебя чужим человеком?

— Ты не стал для меня чужим человеком. Я тебя по-прежнему люблю. Но здесь, в яранге, как ты сам понимаешь, другие обычаи и другие законы. То, что ты знаешь о любви между мужчиной и женщиной, ты узнал только из книг, а собственного, здешнего опыта у тебя не было.

Танат был в отчаянии. Ему казалось, что за спиной, на том месте, где лежит Катя, — костер пылающих чувств, раскаленное вместилище любви и ненависти. Он уже боялся засыпать, опасаясь во сне приблизиться к Кате и оказаться в ее объятиях. Он осторожно переворачивался на постели, остерегаясь ненароком коснуться тела своей второй жены. Среди ночи вдруг просыпался, лихорадочно соображая, в каком месте находится, кто лежит рядом так близко к нему, чье дыхание смешивается с его дыханием. Иногда трудно было сразу найти себя. Несколько раз он обнаруживал, что в его объятиях лежит Катя. Танат это узнавал по тому, как она лежала тихо, почти не дыша, только жар в ее теле выдавал волнение. И тогда он резко отодвигался от нее, тесно приникал к Анне, будил ее, и она вполголоса ворчала и просила его отодвинуться от ее огромного живота. Воспаленный разум, ночные метания, страх за себя гнали Таната из яранги, и он старался большую часть времени проводить в оленьем стаде к великой радости старшего брата. Но приходило время, надо было возвращаться домой, менять промокшую одежду, поесть горячего, выспаться, отдохнуть. Было бы лето, можно было бы и не уходить от оленей, тем более в стойбище имелась небольшая брезентовая палатка, купленная отцом во время последнего путешествия в Америку. Но и теперь Танат ухитрялся прихватывать несколько часов сна возле оленьего стада. Главное, не впасть в глубокое забытье, тогда можно и не проснуться, навсегда уйти в заоблачное Безмолвие, в окрестности Полярной Звезды, куда уходят из жизни.

Танат немного отодвинулся от жены, но тут же ощутил прикосновение горячего тела Кати. Кожа у нее была нежная, мягкая, как пыжик, и чуточку липкая. Кое-как пристроившись между двух женских тел, он забылся в тревожном сне.

Уже под самое утро Анна услышала мерное, ритмичное дыхание мужа, и острая мысль о происходящем пронзила ее мозг. Вот оно — свершилось!

А Танату поначалу казалось, что это он с Анной, что именно ее тело он сжимает. И только в самом конце, когда он вместо сладкого тангитанского поцелуя нашел жесткие, как недозрелая морошка, горьковатые губы Кати, понял, что натворил. Он не мог сдержать стона, словно кто-то невидимый вонзил острие копья прямо ему в сердце. Он выполз из полога в холодный чоттагин, оделся и вышел под студеные звезды зимней ночи. Ему хотелось плакать, рвать на себе волосы, но не было сил, словно эта маленькая девочка опустошила его до самого дна, выпила все его жизненные соки. Снег громко хрустел под ногами, в тишине громко стучало растревоженное сердце, и горячее дыхание со свистом вырывалось из горла.

Рольтыт с удивлением встретил брата:

— Что-нибудь случилось?

— Ничего… Ты иди домой, побуду здесь, в стаде.

Рольтыт помолчал и заметил:

— Если бы у меня было две жены, я вообще бы не выходил из яранги. Странный ты человек, братишка. Когда тебе захочется вернуться в ярангу, можешь оставить оленей. Здесь они спокойно пасутся. Пастбище хоть и хорошее, но небольшое. Через несколько дней придется откочевать на другое место.

Танат молчал. Ему не хотелось разговаривать. Он хотел остаться один. Чтобы ни одна человеческая душа не могла вторгнуться в его растревоженное сердце. Но разве от себя уйдешь?

Олени мирно паслись, окруженные звездными сумерками. Под их многочисленными копытами похрустывал высушенный морозом снег, слышался легкий стук сталкивающихся рогов, сливающееся в одно дыхание тысяч животных. Танат ощущал внутренний озноб от мысли, что Анна охладела к нему, ее чувство ослабло, и это заставляет толкать его в объятия Кати. Как же тогда жить? Ведь тот мир, который приоткрылся ему, когда он начал постигать грамоту, читать книги, захлопнулся перед ним. Какова теперь будет для него будущая жизнь? Монотонное, без событий течение времени, смена дней и ночей, времен года, рождение, возмужание и смерть оленей, и нет ничего сияющего, зовущего, захватывающего дух от новизны, от предчувствия неожиданностей, может быть, даже опасности…

Край неба на востоке заалел, словно кто-то принялся разжигать там костер, и отблеск его отразился на нижнем краю низких облаков. Однако свет прибавлялся очень медленно, и Танат, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, принялся вспоминать рассказанную отцом легенду о том, как маленькая пуночка вернула людям похищенное Злыми Силами солнце. Однажды, проснувшись поутру, люди так и не дождались рассвета: восток был плотно замурован стеной тьмы. Великие звери и великие герои пытались сокрушить эту стену, открыть солнечным лучам дорогу к земле, но безуспешно. И тогда прилетела маленькая пуночка и тонким своим голоском сказала, что она попробует продолбить стену своим клювом. Клювик у пуночки маленький, слабенький, да и сама она птичка-невеличка, и поэтому никто не принял ее слова всерьез. Полетела пуночка во тьму и пропала из глаз. И вдруг, через какое-то время, на востоке, у самого края неба засветилась красная полоска, словно кто-то мазнул алой, свежей кровью. Как потом выяснилось, это были брызги крови маленькой пуночки, которая истерла, исколотила о твердую, непроницаемую для солнечного света стену свой маленький клювик. Кровь становилась все ярче, и вот проклюнулся один луч, за ним второй, и солнечный свет залил землю, изгнал тьму. Когда маленькая пуночка прилетела обратно в тундру, люди увидели, что у обессиленной птички почти нет клюва и все когда-то белые перья на ее грудке забрызганы кровью…

Ринто проснулся от женского пения. Оно было тихое, едва слышное и доносилось из чоттагина, со стороны очага. Высунув голову из полога, он увидел Катю. Лицо ее сияло счастьем, и она впервые за все время пребывания в стойбище улыбнулась. Она тут же оборвала песню и испуганно спросила: