Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

— Я тебя разбудила?

— Нет, я сам проснулся. Мне так понравилось твое пение.

Из другого полога торчала голова Анны. Положив свою тетрадь на дощечку придвинутой к изголовью беговой нарты, она торопливо писала.

«Хотелось бы мне знать, что она там пишет?» — с внутренней улыбкой подумал Ринто. Однако не надо быть очень проницательным человеком, чтобы догадаться о происшедшем за ночь. Отсутствие в яранге Таната не очень его беспокоило. Главное, о чем он думал в эти дни, о чем молил Богов Сокровенными Словами, приходящими ему под яркими зимними звездами и под сполохами полярного сияния, свершилось. Конечно, это породит немало новых сложностей, особенно между Анной и Катей, с одной стороны, с другой, между Танатом и двумя молодыми женщинами. Но это мелочи по сравнению с главным делом. Если Катя поет, то ее душа в радости. Но если пишет Анна, что это значит? В свое время, когда кочевой учитель Лев Васильевич Беликов предлагал научить грамоте, Ринто не мог представить себя рядом с детишками, распластанными на полу, тянущими вслед за учителем протяжные звуки. Он в глубине души считал это скорее забавой, нежели серьезным делом…

«Итак, я стала второй женой оленного человека Таната. Стала живой, непосредственной участницей древнего обычая левирата. Формально это случилось несколько раньше, но по-настоящему именно этой ночью, 24 марта 1948 года. Что я испытывала при этом? Если честно, то в самом начале, когда я услышала, что происходит в темноте, испытала приступ дикой ревности и даже готова была прекратить близость между мужем и Катей. Мгновением позже это чувство сменилось острым желанием самой включиться в этот процесс И сделала бы это, если бы не беременность. В одном я бесспорно убедилась, что обычай левирата ничего общего с распущенностью нравов или с желанием удовлетворить свои неуемные сексуальные требования не имеет. Этот обычай сложился с одной-единственной целью — сохранить семью, охранить потомство, уберечь одинокую женщину от чувства ненужности в этом обществе, найти достойное ей место. Как жаль, что все мои чувства — это чувства зрелой цивилизованной женщины, а не такой, которая родилась и выросла здесь, без влияния большой культуры, традиций семейных устоев, в основе которых лежит большей частью религиозное воспитание и новая коммунистическая мораль. То, что сейчас происходит на моих глазах и с моим участием, уходит корнями в тысячелетия опыта становления человеческих взаимоотношений. Если придерживаться установленной и признанной исторической хронологии, то я как бы вернулась в то время, которое находится даже за пределами времени строительства египетских пирамид, Трои, путешествия Одиссея, задолго до появления первых христианских проповедников. Строго говоря, именно еще в том времени живут чукчи и многие народы нашего Севера, застигнутые революцией. Строительство новой жизни, отрицание прошлого, ломка веками устоявшихся обычаев во имя нового, светлого будущего начисто сметет все, что еще сохранилось в этом стойбище, и мой долг перед этими людьми и перед наукой, подавив все мои чувства, сохранить это хотя бы на бумаге. Иногда мне становится страшно, когда думаю о том времени, когда сюда доедет Атата, а может быть, и не он, но ведь рано или поздно это случится…»

Катя, продолжая про себя напевать, искоса посмотрела на Анну и вдруг сказала:

— А ведь я тоже умею писать.

— Очень хорошо, — отозвалась Анна.

— Но не так быстро, как ты.

— Если хочешь, могу научить быстрому писанию.

— Нет уж… Теперь это мне ни к чему. Я теперь жена оленного человека, чаучуванау.

— Я ведь тоже жена оленного человека, — осторожно заметила Анна.

— Я была предназначена Танату с самого рождения. А ты появилась откуда-то сбоку. Поэтому, хотя ты тоже его жена, но главная — я.

— Но ведь его первый ребенок будет от меня…

Катя замолчала. Анна в мыслях кляла себя за то, что вступила в этот опасный для себя спор. Победило женское чувство, а не трезвый разум научного исследователя.

— У меня тоже будут дети, — тихо произнесла Катя и с силой принялась толочь в каменной ступе кусок замороженного тюленьего сала.

На повороте зимы к весне, когда солнечный день одолел темноту полярной ночи, Анна родила дочь.

За несколько дней до родов Вэльвунэ отселила Таната и Катю в родительский полог, сама же перешла к беременной невестке. Загодя был сшит двойной детский комбинезон: вовнутрь — мягкий, тончайший, нежный пыжик, наружу — плотный мех годовалого теленка. Из таинственных недр яранги была извлечена старая, черная лахтачья подошва, кусок обгорелой древесной коры и острое лезвие обсидиана [40] Вулканическое стекло. . Этим острым лезвием Вэльвунэ перерезала пуповину, перевязала туго свитой ниткой из оленьих жил и посыпала золой, которую соскребла с куска обгорелой коры.

Обернутую пыжиком малышку вынесли из яранги и при ясном солнце, орущую во все горло, обтерли чистым снегом, затем Ринто обмазал красное личико свежей оленьей кровью. Снова завернутая в мягкий, теплый пыжик, девочка умолкла и жадно припала к полной молока, белой материнской груди.

Танат неотрывно смотрел на новорожденную и, переполненный счастьем, не мог вымолвить ничего вразумительного, лишь изредка повторяя: это моя дочь! это моя дочь!

Убрав пуповину и свои акушерские инструменты, Вэльвунэ наконец позволила соседям полюбоваться на новорожденную.

Каждый вошедший в ярангу показывал мизинец и получал подарок. Дети, обретшие новую племянницу, получили по крохотному куску невесть как сохраненного сахара, взрослые — кто щепотку жевательного табаку, кто — десяток цветных бисеринок, кто — стальную иголку.

Вэльвунэ объяснила молодой матери значение этого обычая:

— Потому что девочка твоя пришла из далекой тангитанской земли. Посмотри, какая она светленькая, как зимняя куропатка. Поэтому и подарки она привезла тангитанские.

Над негаснущим костром висел большой костер, в котором булькал густой олений бульон. Вэльвунэ подкладывала невестке самые лакомые куски, не давала пустовать большой чашке с бульоном.

Ринто испытывал некоторое душевное смущение, оказывая древние знаки внимания новорожденной.

— Мы сделали все, что полагается делать при появлении нового человека, — объяснил он молодой матери. — Но, может быть, у вас, у тангитанов, есть какие-то особые обряды, которые надлежит совершать? Мы не будем тебе препятствовать в этом и, если надо, поможем.

— Нет, — ответила Анна. — Я не знаю никаких особых обрядов. И потом: ведь она родилась в кочевой яранге чаучуванау, зачатая от потомственного чаучу Таната. Пусть все обычаи при этом будут луоравэтланские, какие издревле совершались на этой земле при появлении нового человека.