Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

— Она умела камлать?

— Еще как! — усмехнулся Ринто.

Снежный склон искрился зернистым снегом образовавшимся от тепла солнечных лучей. От слепящего света защищали очки с цветными стеклами, купленные в Уэлене. Они не ограничивали кругозор, как чаучуванские приспособления от яркого солнца — узкие кожаные наглазники с тонкой прорезью.

— А вот в школе нас учили, что шаманство, как и русская религия, — отрава для народа, — заметил Танат.

— Я ничего не могу сказать о русской вере, так как мало что знаю о ней, — сказал Ринто. — Но много несообразностей в их священных рассказах. Например, как Бог изгнал первых людей из рая за то, что они попробовали какую-то ягоду…

— Яблоко, — напомнил Танат.

— Я его видел только в консервированном виде, — заметил Ринто. — Но свежее, наверное, очень вкусно. Но покарать на веки вечные человека за эту ерунду — это недостойно Бога.

— А что, боги различаются по национальностям? — спросил Танат.

— Коо, — ответил Ринто.

В самом деле, неужели в небесном обиталище богов эти Верхние Силы отличаются друг от друга, как здешние тангитаны от чукчей, коряков, эскимосов, чуванцев и якутов… Скажем, чукотский смугл, узкоглаз, скуласт, ламутский — кривоног, а русский — светловолосый, бледнокожий, как учитель Лев Васильевич Беликов. А то еще может быть и еврейский — рыжий и конопатый, как учитель математики в уэленской школе Наум Соломонович Дунаевский.

Эта живописная картина небесного интернационала позабавила Ринто, и он улыбнулся.

— То, что русские большевики и учителя с таким рвением отрицают существование Бога, доказывает только обратное. Если чего-то в природе не существует, то и разговора об этом нет. А вот свидетельств о деяниях богов, существовании Высших Сил предостаточно.

В материалистическом мироздании, с которым Танат познакомился в школе, действительно не было места Богу. Но и отец прав: много таинственного, чудесного в мире объяснялось только вмешательством Высших Сил.

Отец и сын медленно спускались по снежному склону, направляясь в плодовое стадо. Вдруг отец остановился и обратил лицо к северо-западной части неба.

— Они прилетели раньше птиц, — проронил он.

Теперь и Танат мог видеть летящий самолет и слышать его нарастающее жужжание. Черная точка на ясном небе быстро превращалась в железную птицу.

— В Анадырь направляется, — заметил Ринто.

Самолет пролетел в вышине, растаял, растворился в небесной синеве вместе с угаснувшим звуком. Вместо него послышался радостный, громкий человеческий голос.

Это кричал Рольтыт. Он бежал навстречу, спотыкаясь, держа в руках белый комок только что родившегося теленка.

— Вот. Первый, — произнес он, задыхаясь от волнения и бега.

Он бережно поставил на снег новорожденного олененка. Весь беленький, лишь с одной-единственной отметиной на лбу, теленок еще неуверенно стоял на тонких, дрожащих ножках и испуганно озирался большими черными глазками. Навстречу уже бежала встревоженная мать-олениха.

— Посвящаю первого теленка, рожденного в эту весну, моей новой внучке Тутынэ, — медленно и торжественно произнес Ринто. — Пусть это будет ее личный олень.

Первый теленок как бы проложил дорогу всем остальным телятам, которые рождались один за другим. Пастухам в эти дни хватало работы. Они почти не покидали стадо, ставили падающих оленят на ноги, подкладывали неуверенных к молочным сосцам важенок, и поглощенный всем этим Ринто лишь мысленно молил богов, чтобы не было пурги, чтобы продолжалась тихая, теплая погода, пока оленята не окрепнут, не встанут твердо на ноги.

Пищу готовили наскоро, иногда приносили из стойбища. Чаще всего это делала Катя, для которой лишнее свидание с любимым было всегда желанным. Она подбегала к Танату с радостной улыбкой, которая тут же гасла, когда она слышала вопрос о самочувствии маленькой Тутынэ и ее матери.

— Ребенок как ребенок, ничего особенного, — равнодушно и отчужденно сообщала Катя. — Только и знает сосать белую грудь.

Она так никому еще, кроме матери, и не открыла своего состояния, боясь сглазить, спугнуть зарождающуюся новую жизнь внутри себя.

Пурга ударила на двадцатый день после начала отела. Ветер уже не мог поднять талый, слежавшийся снег. Телят с важенками перегнали в узкое ущелье, хотя корма под толстым слоем снега было немного. Мужчины не уходили от оленей, похудели, осунулись, но все же урожай новых оленят был спасен.

В день, когда утих ветер и разошлись тучи, яростное весеннее солнце обрушилось на тундру, и из-под снежных склонов потекли ручьи. Вода пропитала снег. За короткую ночь, пока не было солнца, образовывалась ледяная корка. Пришла новая забота — сберечь оленьи копытца от порезов.

Пришел черед Танату ночевать в яранге. Он медленно шел по распадку, хлопая мокрыми торбазами по талому снегу. Сзади протянулась цепочка наполненных синей водой следов. Хотя ноги заледенели, да и все тело ломило от усталости и томительного желания поскорее лечь в мягкую, теплую оленью постель, порой он чувствовал и жажду по белому телу своей первой жены.

Еще издали, с высокого берега не проснувшегося ручья, Танат услышал детский плач, который не ослабевал, а все более усиливался. В этом плаче чувствовался не обычный детский, требовательный каприз, а глубокое страдание и тоска.

Танат вошел в дымный чоттагин и, когда глаза привыкли к полутьме, увидел в изголовье своего семейного полога Анну с плачущим ребенком на коленях. Она пыталась сунуть младенцу свою грудь, но маленькое, красное от натуги личико отворачивалось от темного соска с белыми капельками молока.

— Ну что ты плачешь? Ну что с тобой? — причитала Анна. — Пососи молочка, может быть, легче станет… Ой, ты моя несчастная, за что тебе такие страдания?

С распущенными, всклокоченными и грязными волосами, с покрасневшими от бессонницы глазами, Анна мало напоминала юную золотоволосую тангитанку на припайном льду Уэленского берега.

— Что случилось?

— Тутынэ заболела… Не берет грудь, вся горит, бедненькая.

Танат вопросительно посмотрел на свою мать.

— Я испробовала все средства, все травы, собранные еще на берегу Уэленской лагуны. Ничего не помогает, девочке все хуже.

Танат выбежал из яранги и бросился в оленье стадо. Он уже не обращал внимания на свои мокрые торбаза, на разлетающийся под ногами мокрый снег.

— Отец! — закричал он еще издали. — Отец! Сделай что-нибудь! Спаси нашу девочку! Я умоляю тебя! Ты ведь можешь, если очень захочешь! Если Тутынэ умрет, я тоже умру…

— Не говори так! Человеческой жизнью могут распоряжаться только боги, потому что только они даруют ее человеку, — сдержанно произнес Ринто и пошел за сыном в стойбище.