Сергей Носов - Построение квадрата на шестом уроке

– Анна Андреевна, а вы сейчас пишете?

Смех ее медленно затухал. «Не надо было», – подумал Стив.

Замолчала. Стив слышал ее тяжелое дыхание.

– Только в стол, – тихо сказала Ахматова, настолько тихо, что Стив мог и ослышаться, и добавила еще тише (да так ли сказала?): – Цензура была, а тут еще круче.

Вспомнил! Не рассказать ли ей о цензуре веселое? Как он сам нашел цензурное вмешательство в советское издание «Робинзона Крузо». Он один знает секрет «Робинзона Крузо», вышедшего в Ленинграде в 1955 году, – в область его интересов эта книга попала совершенно случайно. Чем же данное издание отличается от всех английских? А вот чем. О том, что Робинзон делал стул, там сообщается в записи от 12 ноября, тогда как в оригинале он мастерил стул – 7-го. Так в дневнике Робинзона. Еще бы! 7 ноября – священный день, Анна Андреевна знает. А тут стул какой-то. Смешно же, нет? Очень смешно. Стив гордился собой, это он сам обнаружил. Но рассказать Ахматовой не решился. О цензуре Ахматова понимала больше него.

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем она заговорила снова:

– Молодежь уроки не учит. Когда же ты окно закрыл? Окно закрыл, а дымоход не стал открывать? Угли-то, поди, не прогорели. Второй раз угораешь.

Он тоже не заметил, когда закрыл окно. А сразу и закрыл, наверное.

– Всё в порядке, Анна Андреевна. Мне хорошо. Второй раз не получится.

– Ну, тогда я не знаю, что с тобой делать.

«Надоел, значит», – догадался Стив. Обидно. Так и не поговорили. Хотел спросить о Бродском, правда ли, что он читал в этой комнате ей «Большую элегию Джону Донну», и помнит ли Анна Андреевна, что в числе отчужденного от уснувшего Джона Донна упомянуты там сосны, а главное «пустые скворешни» – не «скворечники» ( birdhouses, nesting boxes, starling houses ), а «скворешни» (непереводимо!) – совсем как у нее, только не «ветхие», а «пустые». Но правильное слово «скворечник» соотнеслось в мозгу Стива со словом «синичник», и он сосредоточился на «синичнике», вспомнил, что это не жилище синицы, а что-то другое, дикорастущее, из его прошлой жизни. Забыв о скворечниках, Стив увидел коряги, редкие синие ягоды, мох, муравьев.

– Кыш, кыш!

– Куда? – Он очнулся.

– В лес! За грибами! За лисичками! Корзина на веранде, фонарик на полке у двери. К Черному озеру, за Черный ручей, там много грибов. Где кладбище знаешь? Ну так быстро, давай же, давай!..

Стив метался в темноте непонятно где – какие- то углы, стены, ступеньки…

– Шоссе повернет, а ты прямо – и за шлагбаум, и в лес. Потом левее наискосок. Ноги сами приведут. Видел лисички? Увидишь – узнаешь. В них китайское что-то. Вдоль тропинок смотри. Помногу растут. Ну, давай же, быстрее, поторопись. Кыш, кыш! И чтобы без лисичек не возвращаться!

Последние слова звенели у него в голове, когда ноги пытались удержать его на асфальте улицы Осипенко. Стива шатало, мотало из стороны в сторону, а он торопился вперед с фонариком и корзиной.

Озерная улица освещалась лампами с высоты бетонных столбов – света хватало, даже когда улица стала просто дорогой, но Стив не выключал все равно фонарик. Ему навстречу по обе стороны неслись темные сумасшедшие высоченные сосны, но как-то пунктирно у них получалось – то-все сборище действительно стремило бег свой, то становилось на время незримым, чтобы снова зримо навстречу рвануть уже в обновленном составе. Стиву даже показалось, что на нем сапоги-скороходы и что по четным широченным шагам он зряч и внимателен, а по нечетным – слеп и беспамятен. Только спешил Стив не потому, что спешил, а потому, что на бегу чувствовал себя устойчивее.

Появилось кладбище – Стив сбавил темп.

Он даже не запыхался.

Озерная резко поворачивала налево – к Щучьему озеру, но Стив не забыл, что надо прямо идти.

Прямо идти был шлагбаум и непроглядная лесная дорога, и темень – не видно ни зги ( it is pitch-dack ). Фонарик был тут определенно полезным. The flashlight was definitely useful here.

Ноги повели Стива за шлагбаум вперед по дороге в лес и остановили перед загородившим путь препятствием. То был человек. Живой. Вероятно, живой.

Он стоял посреди дороги и не позволял себя обойти.

– Хватит светить в лицо!

Стив отвел фонарик. Был человек узнан.

– Где тюбетейка? – спросил Стив.

– Посвети на себя и не задавай глупых вопросов.

Посветил на себя.

Без-тюбетейки сказал:

– Владычица морей!.. Какая встреча!

– Что ты делаешь тут? – спросил Стив строго.

– Стою и не пропускаю.

– Меня?

– Всех. И тебя тоже. Других пока не было никого.

– Я иду за волчками.

– Там нет волчков.

– Почему я должен верить тебе? – спросил Стив. – В лесу очень много волчков.

Без-тюбетейки сказал:

– Я потерял машину.

– Это запой, – сказал ему Стив.

– На себя посмотри, приятель! Ты в курсе, что у тебя корзина в руке?

– Я угорел.

– А для чего?

– Не знаю, но я теперь угорелый.

– Держись, приятель! Главное – не расслабляться. Ты не одинок, всегда помни об этом. Я потерял всё. Машину, тюбетейку, жену. Молодость, надежды, солнце. Ты уверен, что сейчас ночь?

– Твердо!

– Хорошо тебе. У тебя есть цель. Представления о Вселенной. А выпить… есть у тебя?

– Нет.

– Тогда на!

В руке у него возникла уже открытая бутылка, и он протянул ее Стиву.

Впервые в жизни Стив пил водку из горлышка.

Без-тюбетейки выпил вторым.

Он спросил Стива:

– Одного не понимаю, почему ты не хочешь меня пропустить?

– Ты свободен, – сказал Стив, отстраняясь.

К своим переводам из поздней Ахматовой, опубликованным в третьем номере The Findings , Стив Роут предпослал небольшое вступление, в котором среди прочего признавался: «Невозможно забыть воздух Комарово. В знаменитой «зеленой будке», до сих пор принадлежащей Литфонду, я провел полночи и встретил рассвет в дремучем лесу. Я вернулся из Комарово совсем другим человеком».

В этих словах молодого переводчика некоторые нашли претензию на обладание особыми моральными правами, допускающими прерогативное понимание предмета. Другие здесь распознали намек на какой-то реальный опыт, о котором автор не желал распространяться. Как бы то ни было, признание выглядело по меньшей мере загадочным. Что за ним стояло и стояло ли вообще что-нибудь определенное, сказать трудно, и, может быть, всех труднее было самому Стиву. Он действительно избегал рассказывать о своем посещении Комарово, а что до встречи «рассвета в дремучем лесу», то помимо этого неясного высказывания никаких других свидетельств о своих ночных лесных приключениях Стив общественности не предъявил – ни печатных, ни устных. И на то было немало причин, главная из них – он ничего не помнит.

Между прочим, изучая позже карты местности, он обнаружил географический казус: Черных озер оказалось целых два – оба лесные, совсем небольшие, соединенные короткой протокой. Официальный лимноним (разновидность гидронимов) представлен во множественном числе и относится к обоим вместе – Черные озера; при этом каждое из озер не перестает само по себе подобно соседу быть Черным озером. Вызволением из зоны неопределенности (Стиву хотелось думать об этом такими словами), проще сказать, своим спасением (Стив, правда, не совсем ясно представлял, от чего) он был обязан восточному озеру, в которое, судя по карте, впадал Черный ручей. О Черном ручье память Стива молчала, Стив даже не знал, дошел до ручья или нет. После прощания с Без-тюбетейки, вполне сносно запечатлевшимся в сознании Стива, и до самого озера все заместилось в его мозгах мраком беспамятства, озаряемого редкими вспышками припоминаний – это когда Стив, споткнувшись, падал на землю. Впрочем, запомнилось еще сногсшибательное чувство невероятной отваги – Стив не боялся ни волков, ни медведей, и только муравьев он взаправду страшился – муравейники здесь в рост человека, – так что, упав, он немедленно вскакивал на ноги.