Катрин Панколь - Я была до тебя

— Не бойся, не бойся… Я — добрая фермерша, я принесла тебе свои яички…

Он еще теснее прижался ко мне, к моему голому гладкому телу. Я била его, хлестала по щекам и по шее, но он не останавливался. Разорвал на мне майку, спустил шорты — все это, не переставая хихикать гнусным дебильным смехом. Потом он оказался голым и перешел к решительным действиям. Но я все еще не отказалась от сопротивления. Собрав все свои силы, я что было мочи двинула его коленкой в пах. Старший брат объяснил мне, что это единственный верный способ отделаться от насильника. Он оказался прав. Рот доброй фермерши скривился от боли, узел платка забился ему в рот наподобие мундштука, отчего его ухмылка стала еще отвратительнее, и он откатился в сторону, держась за коленки и громко стеная. Я выбежала из амбара, кое-как прикрылась и бросилась к домику, позвать мать. Дверь была закрыта. Я рухнула на землю и закричала: «Мама, мама!» Она меня не слышала.

Когда она наконец мне открыла и ее взгляд упал на меня, все хладнокровие и вся энергия, с которыми я защищалась, покинули меня в одну секунду. Я превратилась в комок страха, пытающийся осознать, что же с ним только что произошло.

— Он меня… Он на меня… Он хотел… там…

Она посмотрела на мою разодранную одежду — шорты расстегнуты, майка свисает тряпками — и стала меня успокаивать. Обняла, приговаривая:

— Ну, ну… Что случилось-то?

— Там… В сарае… Он пришел… Он переоделся… И потом…

— Кто он, детка?

— Сама знаешь! Он, там…

— Да кто он-то?

— Ну он. Большой. Сын этого…

В этот миг на пороге возникла гигантская черная тень Анри Армана, и я принялась дрожать с удвоенной силой. Мне показалось, что он смотрит на меня так строго, что я утратила дар речи.

— Что там у нее? — спросил он голосом человека, привыкшего править миром.

— Не знаю, — ответила мать. — Лопочет что-то бессвязное…

Она покрепче прижала меня к себе и провела своими длинными тонкими пальцами по моему лицу, стирая с него слезы.

— Расскажи-ка мне все. Маме можно все рассказать…

Я видела мускулистые волосатые ноги Анри Армана, его бежевые шорты, вкривь и вкось застегнутую рубашку, но главное, я чувствовала на себе взгляд этого всемогущего человека, который приказывал мне молчать.

— Расскажи-ка все маме…

— Он пришел в сарай… Он переоделся фермершей… Напялил платок…

— Кто — он? — нетерпеливо переспросила мать.

— Она несет какую-то ахинею. Ты же сама видишь, — встрял Анри Арман. — Хочет привлечь твое внимание, потому что… Ну, сама понимаешь. В ее возрасте это нормально…

— Обычно она никогда не врет, — ответила мать, нежно прижимая меня к себе и баюкая. — На нее это совсем не похоже.

— Все когда-то случается в первый раз. Девочки-подростки часто выдумывают самые невообразимые истории, лишь бы все их слушали. Не стоит позволять втягивать себя в эту игру. Да ей и самой это меньше всего нужно…

— Ты так думаешь? — спросила мать, ослабляя объятия, и пристально посмотрела мне в глаза.

— Она ревнует, вот и все. Это очевидно.

Тут я услышала звук шагов и обернулась. К нам шла добрая фермерша — без платка и корзинки. Он приближался к нам, на ходу приглаживая ладонью волосы и глядя вниз, на свои носки. Я теснее прижалась к матери и ткнула в него пальцем.

— Это он. Он набросился на меня в сарае…

Анри Арман расхохотался громким насмешливым смехом:

— Лучше ничего не придумала? Мой сын! В сарае!

— С этой соплей!

Он повернулся к сыну и знаком велел ему подойти ближе:

— Эй ты, а ну-ка, иди сюда!

Ну вот, мы собрались все четверо — мать и дочь, отец и сын, — и правда сейчас выйдет наружу. Конец прогулкам с Большим Начальником и его сынком. Мы снова будем хохотать как безумные и секретничать в безобидной тени Дяди. Она, конечно, немножко пострадает, ей придется поднять лямки купальника и прикрыть свои длинные загорелые ноги, но неужели мы вчетвером не сумеем ее утешить? Ведь столько лет ей вполне нас хватало!

— Откуда ты идешь?

— Э-э… Я спал, как все… — ответил сынок, не глядя на меня.

— Где ты спал?

— Да там, на камнях. А в чем дело?

— А ты случайно не ходил в сарай?

— Да что я там забыл, в этом сарае?

— Утверждают, что ты приставал к этой девочке…

— Я? Послушай, пап, ты же меня знаешь. У меня хватает подружек в универе, чтоб я еще бросался на всякую мелочь пузатую!

И он рассмеялся своим придушенным смешком, в котором ясно читалось презрение, а потом пожал плечами:

— Она сама за мной бегает! Она мне покоя не дает! Я уже сто раз собирался с тобой об этом поговорить. Просто не хотел раздувать из мухи слона, вот и все.

Он говорил твердым и уверенным тоном — тем же, каким всегда говорил его отец, — и впервые на моей памяти говорил с ним как равный с равным.

Анри Арман повернулся к моей матери:

— Ну вот видишь! Она просто хотела обратить на себя внимание. Она пыталась с ним заигрывать, но у нее ничего не вышло. Она у тебя та еще штучка, я это давно заметил. С ней надо разобраться, таких вещей нельзя спускать. И вообще, ты с ними слишком миндальничаешь. Нет, ты не виновата, ты же не можешь успевать везде. Это общая проблема женщин, которые воспитывают детей без отца. Или с таким отцом, который слова доброго не стоит, что еще хуже…

Он испустил вздох, полный глубоких намеков, который я восприняла как предательство. Расстановка сил изменилась: теперь мы выступали не двое на двое, теперь я одна противостояла троим. Я резко отстранилась от матери и уставилась на нее, ожидая, что она скажет. Она казалась растерянной, и тогда я, словно дрессированная змея, плюнула своим ядом:

— Он не имеет права так говорить о папе! Его это не касается! Он нам чужой!

— Ого! Для маленькой обиженной девочки что-то она слишком быстро пришла в себя! Только что плакала, а теперь, гляньте-ка, ругается. Ты что же, — Анри Арман обращался уже ко мне, — думаешь, кто-ни-будь поверит в твою комедию? Стыдись! Уверяю тебя, дорогая, этим детям просто необходим отец, тот, кто будет держать их в ежовых рукавицах. Думаю, мне эта задача по плечу!

Он положил руку матери на спину и принялся нежно поглаживать ее шею. Она оперлась об эту сильную и надежную руку, которая означала конец ее одиночества. Образ мужчины, который будет постоянно рядом с ней, возьмет на себя ее проблемы и наконец позволит ей вести легкую и беззаботную жизнь, развеяла ее последние сомнения. Анри Арман был прав: она не могла везде успевать, и дети пользовались этим. Слишком долго она обращалась с ними как с равными, посвящала их в свои замыслы, делая из них доверенных сообщников. Теперь им пришла пора вернуться к роли послушных, дисциплинированных детей. Он наведет порядок в ее жизни. Она может на него положиться — на него, на его силу, силу мужчины, который не ведает сомнений и знает секрет истины. И она заняла его сторону.