Леонид Нетребо - Банище

Марта с вызовом посмотрела на Ивана, чего он за ней раньше не замечал, будто за ночь избавилась не только от божьего, но и от любого человеческого на себя посягательства.

— Вдруг меня убьют, парниша? Разграбят обоз и убьют. Или тебя, или того, под кем буду завтра… Да-да, не коробься! Сегодня я здесь, а завтра партия, может, опять в Одессу пошлет или за Урал. Кому нужно будет твое произведение?

— Сына хочу, товарищ Марта, — грустно выдохнул Иван, казалось, покоряясь Мартиной решимости и определенности. — Имя уже давно придумал. Новое имя, наше! Ким.

— Почему Ким?

— Коммунистический интернационал молодежи… Создается такая организация при Коминтерне.

Марта хмыкнула:

— Я делаю вывод, что для тебя возможный ребенок, допустим, Ким, вторичен по отношению к… к его расшифровке! И вот прежде всего ради этой рас-шиф-ров-ки, — Марта усмехнулась, — ты, получается, и рискуешь своей жизнью? Приносишь ее в жертву? Кому? Идее? — она задрала голову, завертела ею в разные стороны, указывая на расписанные стены. — Вот тоже идея. Но над любой идеей, даже, казалось бы, величайшей, найдется кому поглумиться…

Марта поняла, что несколько запуталась, и уже улыбнулась, готовая свести разговор к шутке, чего, впрочем, и требовал обещавший быть трудным день, как и любой день в их нынешней жизни. Но она опоздала с шуткой.

— Нет! — зло выкрикнул Иван, свирепея. — Нет, шлюха портовая!

Он зашарил вокруг…

Марта испуганно вскрикнула, вскочила, подалась к двери спиной.

Иван пошел следом, размахивая кулаками и крича, жилы вздувались на красной шее:

— Нет!.. Нет, подстилка расчетливая! Я тебя разгадал наконец-то! Ждешь, когда попадется поумней да попородистей, поносатей? А-а!.. Вон оно что! Я к тебе, получается, всей душой, я ради тебя… с тобой… Мы вместе над моим глумимся, над тем, во что родители и деды верят! И это я предложил! И это я, а не кто-нибудь, позволил! Не только оттого, что против религии, а и из-за тебя, чтобы страх твой вековой, животный унять… Без оглядки на прошлый день, без опаски за завтрашний… Русский Иванушка-дурачок… А вот теперь в свою очередь ты этому дурачку хотя бы скажи, да только глаз своих хитрых, бесстыжих, дешевка с Молдаванки, не отводи! Но учти, что на этот мой вопрос ответить — не о любви охать. Скажи, Марта… Скажи-ка, любовь моя погибельная! Ты меня в синагогу позовешь, свет Абрамовна, сделать то же самое? А?.. Что вылупилась, как кол проглотила? А поехали-ка в Одессу! А зайдем-ка в первую синагогу! И там отрекись-ка от своего, поглумись-ка над своей культурой, над своими предками!.. Помочись-ка на Тору, или как там у вас, на Талмуд! Чтобы видели все твои Исааки, Сары, Хаемы и Абрамы!.. Нет? Не сможешь? Понимаю, тебе ужасно о таком даже подумать, у тебя от этого ужаса аж шары из глазниц лезут! А вот когда у России глаза выскакивают — вам не страшно? Наоборот, очень даже хорошо и полезно для ваших козлов трясущихся, бородачей в черных шляпах! Вот в этом ваша подлая суть! Вот зачем вам революция!.. Вы революцию называете моей, нашей. А втайне полагаете ее своей! Ради ваших шкур, получается, в Россию стреляем, храмы дырявим, сами себя душим, а вы и довольны, лапками потираете!.. Да ты сама ни на каплю не веришь тому, к чему агитируешь с трибун! Агитаторша, видите ли, пламенная! Для тебя революция — не мать, как для меня, Иванушки-дурачка, а инструмент! Да вам хоть чего, лишь бы погромов не было! От страха, от вечного страха вы такие живучие, озлобленные и революционные, ко всему приспособленные! Только забудешься, только посчитаешь вас соратниками, так вы и вопьетесь в артерию! Кровопийцы!.. Паразиты!.. Но — погодите! Не отдадим мы вам нашу революцию! Очухается революция от вас, да так очухается, что вы первые ее и проклянете! И побежите, как тараканы, по щелям!..

Марта побежала.

Иван остановился и бросил ей вслед бессильно:

— И оттуда будете других дурачков подбивать на новую идею, супротив теперешней, это ты правильно подметила, все наперед чувствуешь, гадина, не умом, так шкурой своей змеиной! У, неистребимое племя!..

Он задохнулся и погрозил стенам и куполу, всему тому, что его сейчас окружало, зашептал:

— Нет!.. Слышите, вы!.. Иноземные угодники, Иисусы, Хамы, Иуды, Иовы, Даниилы!.. Нет! Не себя!.. Не себя я принесу в жертву!

Выскочил наружу, крикнул испуганному коменданту:

— Чернеца давай! Как прошлый раз офицера! Ну? За ноги, волоком, к лесу, к треноге!..

В следующую смену Анатолий, поминая первую впечатляющую ночь, в кочегарку не пошел, а сразу отправился делать то, что советовала ему Зоя: искупался, постирал вещи, доработал их в сушильном шкафу и теперь, в «бригадирской», включив телевизор, в одних плавках стоял у гладильной доски, доводя до совершенства стрелки на своих брюках.

Дверь открылась, и в комнату ввалился выпачканный в угле человек: большой, с тяжелым взглядом исподлобья, с выжидающей полуулыбкой на багровом лице. Анатолий лишь глянул на гостя и продолжил водить утюгом по брючине: сегодня он настроил себя на то, чтобы не удивляться никакой встрече, никакому поведению грядущих знакомцев, какими бы странными они ни оказались. К тому же, человек своим неожиданным появлением и хмуростью, за которой можно было прочитать потенциальную угрозу, явно надеялся произвести определенный эффект; поэтому Анатолий, как это ему было свойственно в отношениях со сверстниками, вел себя иначе ожиданию «атакующего», чаявшего в одночасье стать лидером.

«Атакующий» постоял, не шелохнувшись, затем, удивленно дернув головой, хмыкнул:

— Ну, привет, студент! Извини, что в таком виде застал… — хохотнул: — Ну, ничего, мы ведь в бане… Так?

— Здравствуйте! — Анатолий продолжал играть, как будто только что, а не минуту назад, увидел вошедшего человека.

Такая показная невозмутимость, казалось, возымела действие на кочегара (то, что это был кочегар, причем тот, который поверг Кима в душевный упадок, не вызывало сомнений). Незваный гость примостился на краешек стула, положил, по всей видимости, специально, на столик ладонь так, чтобы Анатолию оказалась видна наколка на фаланге пальца: трефовый крест в прямоугольнике, и заглянул в работающий телевизор.

— Ну, и что там говорит новый генеральный секретарь?

Анатолий надел брюки и присел на диван.

— Говорит, что нужно ускоряться и перестраиваться.

— Гы-ы! — скривился в жестокой улыбке кочегар, сверкнув стальными зубами. — Анекдот хочешь?.. — не увидев в глазах собеседника явного интереса, картинно выдал вздох безнадеги: — Эх-ма! Толку не будет. Я его насквозь вижу. Он не знает, как. А народу при том чудес хочется. Народ у нас — в чудеса верит. Народ-сказочник. Ему подавай все и сразу. Вот в чем беда. Ему покажи цацку — он начинает кресты сшибать и башку пеплом посыпать. Отсюда семнадцатый год. И другие годы. Которые были. И которые будут. Печать у него на лице, у секретаря-то, как у Николая Второго. Был такой царь… Знаешь? Весь авторитет — на дрожжах от предыдущих монархов. Шеренги по стойке «смирно» поклоны бьют. А своей воли нет, потому скоро шеренги станут толпой и бить будут уже не поклоны, а его самого…