Леонид Нетребо - Банище

Но жулик заметил взгляды Анатолия и разгадал его оборонительные намерения. «Фехтовальщик» взвизгнул, увидев, что швабра уже в ладони Анатолия, и, делая выпад своей «шпагой», достал до отпрянувшего Анатолия своим змеиным орудием. Почти достал, чиркнув по рукаву своего преследователя, и тут же получил удар массивной поперечиной швабры по лицу, в верхнюю челюсть, под самый нос.

После полученного удара воровской страх затмил показное бешенство, но, следуя законам жанра, вор, плюясь и утираясь, размазывая кровь по щекам, от губ до ушей, просвистел-прошипел полагающуюся от него угрозу (удар в зубы добавил его шепелявости):

— Ну, вще, щтудент!.. Отгулялщя! Ищ-под жемли найду, гад буду, даже если щечас не дощтану!

Анатолий удивлялся своей крови, которая проступала сквозь рукав и уже капала на пол, и медленно осознавал, что несколько секунд назад безотчетно травмировал этого агрессивного, но уже не такого страшного вора.

— Что за кипишь, коллеги? — услышал Анатолий за спиной.

В светлом проеме, от которого перпендикулярный аппендициту коридор разбегался налево и направо, стоял кочегар — показавшийся огромным кочегар Борис, поигрывая кочергой, как тростью, загораживая выход из «аппендицита» и недобро поглядывая то на Анатолия, то на худого жулика. У Анатолия упало сердце: вполне возможно, что это сообщники — два уголовника, для которых он, студент, чужой, мешающий элемент в неудавшейся «по-тихому» преступной игре. Если это так, то что он может сделать, вернее, что ему остается? Упасть на колени и просить прощения за вмешательство в их дело? Или биться до конца и наверняка пасть под ударами ножа и кочерги, против которых швабра — анекдотическая игрушка.

Все трое молчали. Борис и воришка смотрели друг на друга. Сбывались худшие опасения.

По восторженному, где-то подчиненному взгляду воришки и все понимающей улыбке Бориса Анатолий понял, что он в западне. И от этого понимания он вдруг перестал наблюдать за своими врагами, а обратил взгляд на то, что было перед глазами — на саженую стену, возвышавшуюся сейчас над ним, но не элементом западни, а плоскостью, с которой когда-то содрали фрески, потом перештукатурили, забелили… Он мысленно взмолился, обращаясь неизвестно к кому, может быть, ко всем, кто когда-то обитал в этих стенах, возможно, к самому Богу, которого не знал, не представлял, пренебрегал (гром не грянет — мужик не перекрестится): «Пошлите мне смерть не больную, быструю. Или спасите, если это возможно…» — он не умел по-настоящему молиться.

Вдруг заговорил Борис, глядя мимо Анатолия:

— Ты почему ко мне без приглашения, Свистун?

Возможно, Свистун — это кличка вора, подумал Анатолий.

Заговорил Свистун, заикаясь, заискивая, разводя руками, в одной из которой оставался нож, на этот раз казавшийся игрушечным, неопасным:

— Борис, ижьвини, не жьнал… Я слышал, что ты в какой-то бане, но без конкретики… Наводчик темный, наколка гнилая… А теперь ще? — он кивнул на Анатоля. — Теперь его… так и так?.. Давай, я щам… Ты ни при чем. С понтом я на вас обоих напал… А?

Анатолий впился глазами в Бориса. Как ни странно, состояние обреченности принесло успокоение, почти обморочное, только в руках прибавилось дрожи. Он будет драться до конца с этими двумя выродками, и пусть смерть его будет тяжелой, нелегкой, значит, так угодно тем, чьи души замурованы здесь, кем пропитались эти стены.

Борис вздохнул и приказал:

— Убери блудку.

Свистун послушно спрятал нож в складках одежды.

— Уйди, Толян! И не звони никуда, будь другом, — устало попросил Борис, кладя рядом с собой кочергу и демонстративно отступая от нее на шаг. — Нам с коллегой поговорить надо. Ты у себя подожди, я скоро приду.

Анатолий зашел в свой кабинет, нашел аптечку, неумело, трясущимися руками перевязал глубокую царапину на руке, сел на стул, вытянувшись телом, как истукан, прислушиваясь, переживая каждое мгновение происшедшего.

Через полчаса вошел Борис с бутылкой водки, чуть подрагивающей рукой разлил содержимое в два граненых стакана, которые вынул из шкафа директрисы. Последние струи полились через стаканный край.

— Чтобы зло не оставалось, — криво усмехнулся. — Пей…

И сам взял стакан и, не чокаясь, торжественно, как из праздничного кубка, медленно выпил. Крякнул. Хукнул.

То же самое нужно было сделать и Анатолию. Но его дрожь была сильнее, к тому же, накатила нервная икота, глубокая и частая, до боли в груди, с которой невозможно было совладать.

— Постой! — засмеялся Борис. — Я тебе помогу. Метод балерины — называется, интеллигент один научил. Встань-ка! Голову запрокинь… Вот так!

Придерживая затылок компаньона, Борис стал вливать ему водку в рот. Борясь с отвращением, Анатолий добросовестно прикончил весь стакан.

Они оба захмелели, осознавая, что сейчас заодно: по состоянию и еще по чему-то труднообъяснимому.

Долго молчали. Первым заговорил Борис.

— Это Ким навел. Ключ от грузового входа ему отдублировал, падла. Наверно, меня хотел подставить таким образом. А этот, с которым ты… Он, как у нас говорят, поляк-портяночник, мелкий одиночка… На зоне жил шестеркой, потом у своих украл… Крысятник! За это он сейчас — низшая раса, говоря по-вашему, очень и очень обиженный.

— Значит, как в присказке: вор у вора шапку украл?

Борис почесал затылок, обдумывая ответ.

— Ну, как тебе сказать… Это для тебя все крадущие — жулики. А там законы другие. То есть, например, оттуда весь внешний мир делится, если грубо представить, на две части — блатные и фраера. Это грубо, чтоб тебе понятней… Блатные, то есть воры, по-вашему, — это люди. А фраера, то есть население всех городов и весей, — не совсем как бы люди. У фраеров можно воровать, их можно обманывать, и это — законно, этично, если по-научному.

Анатолий задумался. Чутье подсказывало ему, что в поведении Бориса не все так однозначно, как могло показаться: кочегар, представитель иного мира, решающая фигура в исходе недавней схватки, полчаса назад в сумрачном коридоре стоял перед выбором, и решение ему далось не сразу и, возможно, нелегко. Вполне возможно, что он нарушил какие-то правила, по которым жил доселе, находясь вместе с тем мерзким жуликом в одних понятиях «хорошего» и «плохого».

— Скажи, пожалуйста, кто ты по вашей градации и кто я? И вот мы вместе за одним столом… Ты меня уважаешь?

— Э, нет, Толян! Не тот подход. Давай лучше без однозначных выяснений. А то оскорбишься, или я обижусь, поссоримся. Хватит уж на сегодня конфликтов, а?

— Сог… гласен, — язык у Анатолия стал заплетаться, — согласен. Мне и так понятно, что звериная это градация… И я с ней категорически не согласен. Так можно все оправдать: придумай себе удобную градацию — и живи, делай, что хочешь. Ты человек, а другие — нелюди, с ними можно вероломствовать, на них можно паразитировать.