Леонид Нетребо - Банище

Однако, уж рассвет. Какая красота и благодать вокруг!..

Анатолий счастливо засмеялся: ведь неспроста же он тут оказался. Только его здесь и не хватало!.. Нисколько не сомневаясь, он взялся обеими руками за веревку и стал раскачивать ее, тяжелую, вместе с билом — языком колокола.

Он глядел только наверх, все сильнее напрягаясь, упираясь в шершавый настил, и вместе с билом раскачивался сам, испытывая невиданное доселе наслаждение, упоение, восторг… Там, под большим куполом из черной меди, тяжелый язык мах за махом, медленно, как бы просыпаясь, все ближе подбирался к краю раструба. Сейчас металл тронет металл, и тяжкий гул заполнит уши, и польется благовестом по городской окраине — над тополями, над рекой в синей утренней дымке…

Он вдруг отчетливо вспомнил слова отца, услышанные только однажды, которые, казалось, безвозвратно забыл: «Колокольный звон развеет демонов, и сам воздух зажурчит ключевой водой, и ощутишь присутствие ангелов!..»

Но с первыми тяжкими раскатами сгустилась речная дымка, заклубилось из печной трубы и из амбразуры, вырос до небес черный дым, заполнилось удушливым все пространство… А благовест перетек в тревожный стон и сиренный вой.

Анатолий проснулся от дыма и рева пожарной машины. Он открыл дверь — и понял, что путь к отступлению через коридор закрыт. На окнах кабинета — крепкие решетки.

Его спасла природная худоба — он пролез в форточку, примостился на карнизе и, ухнув для смелости, прыгнул вниз.

Ну, что такое для молодого человека второй этаж! Подумаешь, вывихнул ногу…

Быстрый приезд пожарных не спас баню — старая постройка с деревянными перекрытиями сгорела быстро и полностью, если не считать стен. Черные руины напоминали средневековый замок, спаленный кочевниками, тучей пронесшимися через благодатный край. Отчего Анатолию так казалось?.. Может, оттого, что на пожаре погиб человек — завхоз, бывший кочегар и зэк, стоявший в ту ночь на дежурстве? По тому, что от него осталось, невозможно было определить, какой смертью он умер: долго ли мучился или мгновенно испустил дух, перед тем как сгореть дотла…

Следствие обвинило в поджоге работника бани, ее ветерана — кочегара Кима. Других версий не было, суд состоялся скоро.

На суде Анатолий, как и другие работники заведения, присутствовал в качестве свидетеля. Ким по большей части молчал, фамильярно развалясь на скамье и расслабленно ухмыляясь, иногда нарушая немоту пространными разговорами о делах, к сути вопросов не относящихся. Виновным себя он не признавал даже под тяжестью улик. Адвокат говорил о том, что кочегар, по-видимому, имел конкретной целью уничтожить своего коллегу, спасаясь от собственного страха. Ведь у него страшная болезнь: гены покорного убийцы — то, что было приобретено в лагере его отцом. Таким образом, по версии защиты, обвиняемый избавлялся от проникшего в него, пропитавшего его страха, с которым невозможно жить. Ведь погибший угрожал Киму, и это было доказано показаниями нескольких свидетелей. А способ… Способ вполне соответствовал и профессиональной предрасположенности обвиняемого и… Опять про гены (модное веяние), про необходимость лечения.

Суд не удовлетворился собранными доказательствами, и дело отправили на доследование. В процессе нового разбирательства с Кимом случился сердечный приступ, и он в тяжелом состоянии попал в больницу. Гайдамак сказала, что кочегар вряд ли доживет до нового суда.

Анатолия, как и большинство работников бывшей бани, уволили по сокращению штатов. А после сессии он покинул город на все каникульное лето, до осени.

Ночь, давно отвыкшая от фонарей и безалаберного шума беспечных гуляк, но притерпевшаяся к выстрелам, звону стекла и топоту погонь, выкрикам мольбы и угроз…

Черное окно приюта мерцает, будто проскакивают по экрану полдюжины пустых кадров немого кино, следом бухают раскаты грома… В городе еще нет дождя, судя по сухим стеклам, но гроза подбирается все ближе. Это видно по сполохам и слышно по завыванию ветра, который, в дополнение к свому тревожному соло, хлещет ветками рябины по карнизу, пугающе бухает незапертой чердачной дверцей и скрежещет старыми листами расхлябанной кровли.

На душе тревожно, тяжесть, а стук сердца отдается во всем теле.

В дверь постучали.

Нянечка, боясь открыть, позвала истопника.

— Кто там? — грозно крикнул истопник, обращаясь на ту сторону двери, прикладываясь к ней ухом.

— У!.. Мм! Мум!

— Отзовись, а то армейца кликну!

— Ммы!.. Ум!..

Нянечка сбегала к окну. Вернулась успокоенная:

— Баба, вроде, с дитем. Отвори!

Истопник открыл, впустил женщину в лохмотьях, которая зашла, сильно припадая на одну ногу.

Над лицом ночной гостьи нависал дырявый платок, из-под которого торчали смоляные кудри с лоскутами-проседями — как будто кисти горностая на черном каракуле. В глазах — страх, настороженность, обида, злость, решимость — всплесками; то одно, то другое. Она огляделась с нескрываемой подозрительностью, вынула из рубищ большой сверток и протянула его нянечке. Это действительно оказался грудной ребенок, завернутый в шерстяной платок, спящий, с мокрой тряпицей во рту вместо соски.

— Ты что, гражданка, — воскликнула нянечка, отпрянув и вскинув ладони к щекам, — ребеночка в приют сдать хочешь? Да ведь у нас все переполнено! А это, видать, твой? Твой же?

Гостья кивнула с глуповатой гордой улыбкой.

— Значит, не сирота. Куда ж ты его?..

Женщина замычала, зажестикулировала. Взяла ребенка под мышку, будто рулон материи или куклу, и стала тыкать в него пальцем. Затем, закатив глаза, схватила себя за горло… Раздражаясь оттого, что ее не понимают, она стала перебирать в воздухе двумя пальцами, указательным и средним, показывая бег. В заключение наклонила голову к плечу, подложила ладонь под щеку и закрыла глаза.

— Немая, наверно, — пробормотал истопник, — и — того… — он откровенно повертел пальцем у виска.

Нянечка перешла на официальный тон, крича, как глухой:

— Гражданка! Мы вот с ним, — указала на истопника, — детей не принимаем, нет. Не уполномочены! Ага! Понимаешь? Вы приходите завтра. То есть сегодня, но с утра. Начальство будет. Все по-законному, документы оформят!..

Но женщина решительно замотала головой, отступила, уложила сверток на пол. Ребенок проснулся, избавился от тряпицы-соски, заплакал. Женщина равнодушно двинулась к двери.

Санитарка торопливо подняла плачущего с пола, истопник загородил безумной дорогу. Та стала толкать мужчину, убирая с пути, затем попыталась драться, норовя поцарапать сопернику лицо и укусить за руку. Потом отступила, медленно и грозно полезла под одежду и вдруг резко выбросила вперед руку с ножиком… Истопник отпрянул, вытаращив глаза и загораживая ладонями лицо: