Леонид Нетребо - Банище

Дама презрительно улыбнулась.

— Впрочем, — поправился Софист, — как это действительно низко, связываться со спекулянтами! Какая это все-таки перевернутая пирамида, когда аристократы пресмыкаются перед плебсом! Нет! Мы совершим то, чего достойны: сегодня вечером мы с вами идем в ресторан. Впрочем, зачем ждать вечера? Прямо сейчас, я хочу видеть вас там, в интимном сумраке банкетной мини-кабины, именно в таком многозначительно-потрясающем наряде!..

Дама, закуривая и щурясь от дыма, подняла бровь, устремив задумчивый взгляд на то, что единственно находилось на столе, — на пол-литровую банку, игравшую роль пепельницы.

— Простите за… — Софист кинул извинительный поклон, имея в виду банку.

— Ну, что вы, — мудро улыбнулась дама. — Во всяком случае, это более гуманно, чем использовать, допустим, панцири черепах или раковины моллюсков. Один мой работник как-то рассказывал, что фашистские умельцы в концлагерях мастерили подобные функциональные и сувенирные предметы из фрагментов… Ну, сами понимаете, из того материала, коего было предостаточно.

Софист густо покраснел, у него даже застучало в висках. Но быстро взял себя в руки и продолжил атаку, удивляясь тому, что дама курит папиросы «Беломор» (и в этом, и в этом был шарм!).

— Оказывается, у моего сожителя прекрасный вкус! Я завидую!..

— Чему?.. — насмешливо выдохнула курильщица вместе с дымом.

— Его выбору… — Софист демонстративно потупился, но опять честно покраснел.

— У Анатолия не может быть выбора! — с пафосом, в котором были грусть и сожаление, выдохнула дама. — Потому что он святой. Святые не предпочитают, им предначертано… Он сам может быть выбором, и только так, третьего не дано. В смысле: не всем из выбирающих дано… Впрочем, довольно философии, — в ее голосе звякнул металл. — Ваш товарищ дорог мне… — мучительная для Софиста пауза. — Как возможный компаньон. Я открываю дело, в котором он уже имеет некоторый опыт.

— Мадам! — Софист упал на колени перед дамой. Причем сделал это так искренне, что ушибся. Морщась от боли и умиления, сказал, как о решенном: — Я просто обязан заменить его, моего лучшего друга, святого, предпочтенца, предначертанта и прочее. Это мой мушкетерско-гусарский долг перед ним и джентльменский перед вами! Возможно, вы мое спасение. Ведь в поисках высот я уже стал недалек от греха. Я сожгу то, что у меня сейчас под подушкой! Довольно гордыни! Мадам, отныне я скромный и смиренный Стас. Откройте мне свое имя, о, синяя птица!

— Не знаю, что у вас под йподушкой, молодой человек, но я Джульетта… Джульетта Авраамовна.

В начале нового учебного года, приехав в город, Анатолий посетил то место, куда еще недавно ходил на работу. Он ожидал увидеть строительство новой бани или чего-то подобного, в смысле полезности для окраинного района города. Но, к его удивлению, обнаружил, что на этом месте всего лишь пустырь, зализанный бульдозерами, большое и все еще черное пятно.

Он примостился на скамейку около одной из стоящих поодаль многоэтажек и спросил у сидевших рядом местных жителей: что там будет? Средних лет женщина с двумя большими сетками, только что присевшая отдохнуть, сообщила, что, по ее сведениям, ближе к холодам сюда завезут саженцы, и здесь со временем вырастет небольшой уютный парк. Молодой человек, с наушником в одном ухе, сказал: это просто счастливый случай, что баня, серая, старая, хмурая, сгорела; теперь это светлое и оживленное место в микрорайоне. Которое, кстати, облюбовали общественные объединения: здесь выставляются пикеты, проводятся митинги… Да и освободилась дорога к реке, теперь там, внизу, на спуске, несмотря на крутизну, настоящий пляж. Скоро здесь будет культурно-развлекательный комплекс. Пожилой мужчина, оторвавшись от газеты, раздраженно заметил, что здесь должно быть построено нечто утилитарное, полезное для всех, жилой дом, например, ателье какое-нибудь. Вдруг распалившись, он разразился обличительной речью, поглядывая то на беспечного парня с наушником, то на внимательного Анатолия, обращаясь, видимо, ко всему молодому поколению:

— Мы в свое время из огрызков монастыря хоть баню сделали, а вы из банных остатков — уже полный пшик! Скоро зима, бани нет, париться негде, а они: ля-ля да ля-ля!..

— При чем тут монастырь? — удивился парень с наушником.

— А при том, молодой человек, что баня — это бывший монастырь. Это вы все: кругляк, кругляшка… А это — монастырь, да!

А старушка с вязальными спицами, которая то и дело отрывалась от вязания и покачивала коляску со спящим ребенком, сказала и вовсе невеселое:

— Не знаю, что можно на монастырских обломках робить, а вот банище у нас в деревне считалось нечистым местом, избу на нем ставить нельзя!

На вопрос парня с наушником, что такое банище, она кивнула на черное пятно:

— А вот это и есть банище! Место, где баня была…

Ровно через год, солнечной осенью, Анатолий, выйдя из дверей института, двинулся почему-то не привычной дорогой, ведущей к общежитию, а совсем в другую сторону. Он просто шел, необычно наслаждаясь этой забытой, от детства, простотой, безотчетностью движений, которые влекли его, как старика в места молодости.

Подходя к району «круглой бани» (так до сих пор называли горожане это место), Анатолий даже рассмеялся пришедшему вдруг блаженному образу, который замаячил перед глазами: сейчас он зайдет за поворот и увидит знакомое здание, у входных дверей будет стоять Жульен Ибрагимовна и, возможно, нимфа Зоя. И директриса спросит его: Анатоль, где ты пропадал так долго? А Зоя: давай мы тебя побаним!

Поворачивая, он даже прикрыл глаза, надеясь на чудо.

Но чуда не произошло…

По всему было видно, что на банище не прижился помпезный парк, переходящий в пляж. Здесь, правда, росли небольшие деревца, видимо, посаженные в прошлом году, но отсутствовала классическая парковая композиция — ни прогулочных аллей, ни спортивных дорожек, ни праздных скамеек, ни скульптур… И спуск к реке был завален каким-то пестрым хламом, оттуда струился вверх вялый дымок. Это не стало местом развлечений и митингов, и здесь не воздвигли ничего утилитарного.

У этого места была иная судьба. Никем из прошлых его собеседников, соседей вон по той скамейке, не предсказанная.

Здесь шла характерная для последнего времени торговля, которая, казалось, появилась как продукт распада всей предыдущей жизни, как перегар всех — добрых и лихих — лет, которыми жила страна весь последний век.

Крепкие тетки простужено-прокуренными голосами уверенно спорили с привередливыми покупателями; кавказцы и гости из Средней Азии задевали проходящих мимо, предлагая импортный товар, успевая дарить комплименты молодым женщинам и играть в нарды; группа лучезарных девушек и парней завлекала поиграть в беспроигрышную лотерею… Что это? Преддверие следующей, еще более разрушительной, возможно — последней, волны распада? Или, напротив, не очень симпатичная, но положительная предтеча грядущего ренессанса, который, по всем законам, должен следовать за упадком?..