Юрий Козлов - Белая буква

— Я спросил, — пожал плечами Фима, — они ответили: «Дракула все делал быстро».

— Как Ленин, — ляпнул Объемов.

— Даже быстрее, — усмехнулся Фима.

Откинувшись в автобусном кресле, глядя на аристократически прогуливающихся по убранным белорусским полям аистов и народно путающихся у них под ногами грачей, Объемов подумал, что все эти годы он недооценивал товарища, не придавал значения однажды вскользь произнесенной им по какому-то незначительному поводу фразе: «Жизнь — это результат». Сегодня результат был налицо. За Фимой потомки графа Дракулы были готовы прислать самолет, а Объемов на десятилетнем «додже» собирался пилить через всю Белоруссию в свой разваливающийся дом в нищей деревне Невельского района Псковской области.

И аплодировали на конференции Фиме сильнее, чем Объемову, — почти как в советские времена, когда он читал в домах культуры стихи о Ленине. Особенно понравились местной и приглашенной творческой интеллигенции слова Фимы о том, что русский язык уходит, чтобы никогда не вернуться. Но мы, успокаивающе подмигнув Объемову, смягчил он угрюмый прогноз, литераторы разных национальностей, жившие в СССР, обречены доживать с этим языком, как с хомутом на шее, потому что творили, существовали в его среде в свои лучшие годы. Нам поздно переучиваться. Мы пленники, притороченные к стремени умирающего всадника на издыхающей лошади. Фиму, похоже, увлекла конная тема. Неужели держит лошадей, подумал Объемов. Но следом за нами, продолжил оратор, идут поколения, которым русский язык не нужен. Они не будут его изучать даже не потому, что он для них генетически неприемлем, как язык поработителей, а потому, что никто никогда не изучает язык проигравших и побежденных. Когда народ теряет волю и энергию, язык вырождается, превращается в одолеваемого рассеянным склерозом, забывающего собственное имя старика маразматика. У русского языка за пределами России будущего нет. Проблематично его будущее и в самой России — на территориях, населенных другими этносами. И все-таки я, завершил выступление Фима, буду до конца своих дней любить русский язык, говорить на нем и верить в его победу, как верили в нее советские люди в сорок первом году! В разгромившей фашистскую Германию армии команды отдавались на русском!

Оживленная дискуссия о печальной судьбе русского языка продолжилась на круглых столах. Объемов, естественно, опроверг Фиму (тот, правда, был на другом круглом столе и не слышал), приведя в пример немецкий язык, интерес к которому в мире, особенно в Европе, стабильно растет. Немцы что, не проиграли Вторую мировую войну, не пережили национальную катастрофу? Можно подумать, они сейчас осмелели? Нет! Безропотно принимают толпы беженцев, живущих за их счет, лапающих их фрау и фрейлейн и плевать хотевших на их порядки! Возражать Объемову взялся какой-то литовец, по всей видимости потомок прибалтийских нацистов. Он заявил, что разница между отношением к немецкому и русскому языкам заключается в том, что немецкий народ не был сломлен, бился против всего мира до последнего, заархивировав в душе (так выразился этот литовец) синдром отложенной победы. Русские же в девяносто первом году, обладая самой сильной армией в мире, сдались Западу без борьбы. Поэтому, сделал вывод фашиствующий литовец, русский язык не только язык проигравших и побежденных, но еще и язык сдавшихся, то есть втройне позорный язык. Объемов запустил в литовца блокнотом, тот в него — открытой пластиковой бутылкой с водой. Бутылка до цели не долетела, как из шланга веером окатила круглый стол. Больше всех досталось молодящейся украинской поэтессе. С нее потекла косметика. Поэтесса завизжала как резаная. Модератор оперативно закрыл дискуссию. Подготовившие выступления участники возмущенно задвигали стульями. Литовец как-то незаметно исчез из зала. Позже выяснилось, что он торопился в аэропорт на рейс… в Москву.

Сделав вывод, что больше его никогда не пригласят в Белоруссию ни на одно литературное мероприятие, Объемов странно успокоился, перестал гоняться за белорусскими начальниками со своими книгами, проникся неожиданной внутренней свободой. Следом за ощущением свободы к нему вернулось (как библейский блудный сын после долгого отсутствия) достоинство. Он перестал робеть, отважно провозглашал на банкетах тосты за русский язык и великую русскую литературу, потребовал у организаторов конференции карту дорог Белоруссии, которую ему тут же испуганно принесли. Уже и строгая Анна Дмитриевна Грибоедова одобрительно поблескивала в его сторону очками-улитками, а украинская поэтесса уточкой отходила от него подальше. В последний день конференции писатель Василий Объемов, можно сказать, был счастлив — как человек, ставший самим собой.

8.

Гостей принимал директор аэропорта. Он сообщил, что подлетное пространство контролируют специально обученные соколы. Один такой сокол, действительно, стрелой пронесся высоко в небе. Его преследовала стая верещащих ласточек и явно не выдерживающая темпа погони ворона. Сведущий в орнитологии директор объяснил, что молодые хищные птицы не сразу осознают свою природу, первое время робеют нападать на других птиц, чем те пользуются, атакуя неопытных хищников большими стаями. Но потом, успокоил директор, все становится на места. Объемову стал ясен план вороны. Когда гонимый ласточками юный сокол обессилеет, подтянувшаяся ворона добьет его чугунным клювом, а заодно и полакомится свежатинкой.

Участников конференции сводили в дубовую рощу, где протекала небольшая речка, показали бобров, устроивших там хатки. Затем провели по взлетно-посадочной полосе. Она оказалась выше всяких похвал — прямая, ровная, без единого шва, как путь праведника в рай. Потомки Дракулы могли смело присылать самолет в Ивье.

Прощальный ужин, как и предсказал опытный Фима, организовали в светящемся металлом и серебристым пластиком зале нового аэропорта. Когда солнце зашло, над аэропортом образовался туман. Сидя за столом между Фимой и Анной Дмитриевной, Объемов вдруг вспомнил другой аэропорт — столицы Словакии Братиславы.

…Пятнадцать лет назад, тоже ранней осенью, он возвращался из Вены со съезда русскоязычных литераторов в Москву через Братиславу. Он попал на этот съезд случайно. Никто его, естественно, не приглашал. Русскоязычные литераторы (в основном выехавшие в Европу по брачным объявлениям, но не нашедшие там счастья дамы и натурализовавшиеся неудачливые бизнесмены) понятия не имели о существовании писателя Василия Объемова. Как, впрочем, и он о рассеянных по Европе русскоязычных литераторах. Но съезд проводился на российские деньги по линии то ли МИД, то ли фонда «Русский мир». Кто-то из ожидаемых гостей в последний момент не смог. Объемов удачно подвернулся под руку одному знакомцу — бывшему комсомольскому поэту, а ныне начальнику департамента в Министерстве культуры. Тот и отправил его в Вену, правда, ограничив в командировочных. Возвращаться Объемов почему-то должен был за свой счет.