Александр Кожедуб - Мерцание золота

Он засмеялся.

Я понял правоту Чупрова, когда тот не стал спорить с ребенком.

— Когда у нас заседание? — повернулся я к Лиле.

— Прямо сейчас. Егор, ты с нами?

— Конечно, — сказал сын. — Я и блокнот взял.

Мы поднялись по лестнице в зал и расположились за столиками по четыре-пять человек.

Вместе с нами за столиком оказались Чупров и некто Хвастов, председатель какого-то международного писательского союза.

— Где размещаетесь? — спросил я его.

— В Берлине, — сказал Хвастов.

Он не походил на немца, но тем не менее было понятно, что человек приехал из Берлина.

— Кого будем слушать? — спросил Хвастов Чупрова.

— Плужникова, — зевнул тот. — Рассказы о Пушкине или что-то вроде того.

— Похожее было у Абрама Терца, — вспомнил я.

— Много у кого было, — снова зевнул Чупров.

Наверное, по дороге из Москвы в Гданьск он плохо спал.

— Да устал я от писателей, — сказал Чупров. — Пишут и пишут.

Это была чистая правда. Некоторые писатели действительно писали больше, чем следовало.

Лиля представила Плужникова, нашего калифорнийского гостя, и тот начал читать только что написанные рассказы. Надо сказать, чтение художественной прозы, пусть и своей, не было его призванием. Плужников читал невыразительным голосом, часто сбивался, и уяснить, каким боком затесался в эти рассказы Пушкин, было сложно.

— Чем он в Калифорнии занимается? — спросил я Чупрова.

— Преподает в университете.

Я покачал головой и посмотрел по сторонам. Народ откровенно скучал, а Егор просто спал, свесившись набок. «Как бы не свалился со стула», — подумал я.

Егор вздрогнул, открыл глаза и прислушался к бормотанию Плужникова.

— Кошмар! — громко сказал он.

Хвастов откинулся на спинку стула и захохотал. Наверное, ему нечасто доводилось смеяться в Германии, и в Польше он решил отхохотаться на годы вперед. Я даже позавидовал ему.

Плужников сбился, сверкнул в нашу сторону очками и закончил чтение.

Ему радостно похлопали.

— Так будет каждый день? — спросил меня Егор, когда мы вышли на улицу.

— Может, через день.

Я посмотрел на Лилю. Она беседовала с импозантным бородатым мужчиной.

— А это кто таков? — спросил я Чупрова.

— Ты не знаешь Берра?!

От удивления Чупров перешел на «ты», и мне это понравилось.

— Откуда мне знать, — вздохнул я. — Сами мы не местные…

— Ладно-ладно, — похлопал меня по плечу критик. — Это знаменитый славист из Ниццы Роже Берра. Он, между прочим, был секретарем Бориса Зайцева. А теперь владелец самой большой коллекции картин художников-эмигрантов.

— Русских? — уточнил я.

— Естественно.

— Он хорошо говорит по-русски, — сказал Егор, внимательно слушавший наш разговор. — Но немножко не так.

— Конечно, не так! — оживился Чупров. — У него, в отличие от нас, настоящий русский язык, тот самый, который вывезли с собой эмигранты. Видишь, как на него смотрит юная критикесса? Раскрыв рот.

— Ирка? — спросил Егор. — А она мне не сказала, что критикесса.

Я озадаченно посмотрел на сына. Когда он успел познакомиться с Иркой? И кто она, собственно говоря, такая?

— В этом году университет окончила, — сказал Егор. — Мне тоже уже скоро поступать.

— Ты же еще в шестом классе! — всплеснула руками жена.

— Пять лет осталось, — пожал плечами Егор.

— Минутку, — сказал я. — Что они вообще здесь делают?

— Кто?

На меня уставились сын, жена и Чупров.

— Ну, эти… — смешался я, — коллекционеры, профессора, критики…

— Приехали на симпозиум, — сказала Алена.

— Француз с Иркой договорились ночью в море купаться, — с завистью сказал Егор. — Я тоже хочу!

— Ночью холодно, — строго посмотрела на него жена. — Пойдем, когда солнце выглянет.

— Оно может и не выглянуть, — вздохнул я. — В Калифорнии, между прочим, пляжи намного лучше здешних. Да и в Ницце…

— Старик, ты прав, — взял меня под руку Чупров, — здесь абсолютно нечего делать. Миллионерам, предположим, нравятся юные критикессы, Плужников захотел показать Польшу жене, тоже, кстати говоря, не старой, и только мы с тобой…

— А Хвастов? — перебил я его.

— Хвастов приехал Союз учреждать, — досадливо поморщился Чупров. — Запишет нас с тобой в делегаты — и все дела. За проезд и проживание платить не надо, ты сам за все заплатил.

— Я так и думал.

У меня как пелена с глаз упала. Все-таки недаром критики считаются наиболее продвинутым отрядом литераторов, с первого взгляда всё видят.

— Приглашаю вечером в кафе, — сказал я на ухо Чупрову. — Жареным палтусом закусим.

— Халибутом? — почмокал губами Чупров. — Это можно. Вкуснее, чем в Сопоте, его нигде не готовят.

— Француза тоже с собой возьмете? — вывернулся из-за спины Егор.

— Возьмем, мальчик, — взъерошил ему рукой волосы Чупров. — Американца, француза, немца — всех возьмем.

— А Ирку?

— Ее француз водит за ручку. И отбить ее у него можешь только ты.

— Чему вы ребенка учите! — прижала к себе Егора Алена. — Сынок, на картины художников не хочешь посмотреть?

— Нет! — вырвался из ее объятий Егор. — Мы и так договорились с ней вечером в кафе посидеть.

Я махнул рукой и стал смотреть на облака. Здесь, в Гданьске, они были точно такими, как в Паланге: тяжелыми, цепляющимися за острые коньки домов. Еще чуть-чуть — и обрушатся на головы праздных туристов проливным дождем.

— А мы не туристы, — сказал Чупров. — Мы литераторы.

— Как этот, из Калифорнии? — спросил Егор.

— Ну, не совсем, — пошел на попятную критик. — Как Лев Толстой. Или Достоевский.

— Это скучно, — заявил Егор. — А Берра тоже писатель?

— Он ученый-миллионер, — ухмыльнулся Чупров.

— Круто! — сказал Егор.

— Лиля рукой машет, — поставил я точку в этом диспуте о писателях. — Пора возвращаться в Сопот. На завтра запланирован доклад Хвастова. Конспектировать будешь?

— А как же, — кивнул Егор. — Он сказал, что через пять лет ждет меня в Берлине.

— Через пять лет ты будешь желанным гостем не только в Берлине, но и в Лондоне, Париже и Нью-Йорке.

— Ни за что! — снова попыталась прижать к себе Егора Алена.

Но он был начеку и резво отскочил в сторону.

«Взрослеет ребенок, — подумал я. — И что с ним будет через пять лет, мы даже не догадываемся».

Однажды в издательство заглянул мой однокурсник по Высшим литературным курсам Валерий Косенчук.

— Здорово, — сказал он, оглядывая неказистую обстановку моего кабинета. — Как жизнь?

— Живем, — пожал я плечами.

Я знал, что сын Косенчука владеет какой-то финансовой компанией, и презрительная ухмылка на лице однокурсника была в общем-то объяснима. «Что за нищета! — говорила она. — Босяк на босяке и босяком погоняет. Когда в этой стране воцарятся мир и достаток?»