Горан Петрович - Сеансы одновременного чтения

И действительно, существование Анастаса измерялось временем, проведенным в письмах, временем совместного чтения, которое он точно поровну, до кратчайшего мига, делил с Натали Увиль. Если в двух словах, то, в соответствии с закономерностями психологии восприятия, процесс чтения можно расчленить на скачкообразные, продолжительностью в пятидесятую долю секунды, движения глаз от одной точки фиксации до другой, иначе говоря, от одной до другой последовательности буквенных знаков, слов или групп слов. Эти движения могут прерываться паузами или возвращением назад в тех случаях, когда не происходит понимания прочитанного текста. Между тем, честно говоря, мгновения чтения — это самые продолжительные мгновения на свете. Каждое из них можно сравнить с небольшой вечностью…

…независимо от того, блуждали ли они в самых удаленных частях сада в поисках редких дикорастущих растений, стараясь не обидеть их недоверием, или пробирались вслед за единорогом, надеясь выманить его чистотой своих помыслов…

…независимо от того, рисовала ли Натали на террасе виллы опосредованным образом, то есть по отражению в зрачках Анастаса, тот или иной пейзаж, который он задумчиво рассматривал, время от времени с напускной строгостью осаживая: «…сидите спокойно, не отводите глаза, я еще не закончила линию гор, сидите спокойно, прошу вас!» — всякий раз, когда замечала, что он слишком внимательно скользит взглядом по ее шее или плечам или с особым выражением задерживает его на ее груди и бедрах…

…независимо от того, наблюдали ли они вместе за прилетевшими с попутным ветром из дальних далей неизвестными птицами, этими мерцающими созданиями с дивными перьями, готовыми доверчиво клевать крошки прямо с рук…

…независимо от того, чем они питались — то ли просто хлебом, а то ли аппетитными «дамскими капризами», состав и способ приготовления которых Браница переписал из поваренной книги Паты, единственного сочинения личной библиотеки кухарки Златаны: «Смешать 4 желтка и 3 столовые ложки сахарной пудры и взбивать добрых 1/4 часа. Добавить 250 граммов молотых орехов и 2 ложки муки. Взбить 3 белка…» — в точной последовательности, все именно в таком порядке, как и требовал рецепт…

…независимо от того, пытались ли они по запаху определить, какой именно из семидесяти ящичков секретера из розового и лимонного дерева открывается в пространство без конца и без края…

…независимо от того, устраивались ли они в уютных объятиях друг друга, прислушиваясь к шуршанию шелка ее чулок и подкладки его сюртука…

…независимо от того, расстегивали ли они губами костяные пуговицы, цепкие крючки, щелкавшие кнопки и сопротивляющиеся застежки резинок и тянули и развязывали зубами белые тесемки шнуровки пояса, черные круглые нарукавные резинки, завязанные бантом пояса и тесные подвязки, чтобы после возвращения их не выдали следы пастельных мелков и фиолетовых чернил…

…независимо от различий, каждое мгновение можно было сравнить с небольшой вечностью, и в письмах стрелки вращались настолько быстро, что непривычный глаз не мог сразу заметить, имеются ли они вообще, настолько быстро, что постепенно истратили весь циферблат — все двенадцать римских цифр на часах, вмонтированных во фронтон виллы.

И, видимо, чтобы не упустить ни крохи столь важного и ценного для них времени, Анастас Браница все тянул и тянул с завершением совместного чтения. Потому что он все чаще задавал себе вопрос — что же дальше? Куда деваться, когда у него больше не останется ничего, о чем ей писать? Вернется ли она тогда к обычным сентиментальным романам, продолжит ли читать книги по списку своей патронессы мадам Дидье в соответствии с алфавитным расположением томов на полках Французско-сербской библиотеки? Что тогда? Как он узнает, где она? Где?

— Нет, не нужно ничего доводить до конца… Я буду писать ей до тех пор, пока в мире останется хоть одна, последняя капля чернил… Исправлять, доводить до совершенства, всю жизнь сочинять… — как-то раз проговорил он, остановившись на середине фразы.

— Имение можно расширить на восток, до самой реки… — подтвердила его мысли Наталия Димитриевич, когда он поделился с ней своими страхами. — Не отчаивайтесь, в доме всегда найдется много дел. Вот, например, что вы рассказали о кухне? Да ничего! А стоит вам только начать описывать все, что в ней есть, перечислять посуду, приборы, приспособления, основные продукты, и вы сразу выигрываете во времени. Потом, почему вы так скромно говорите о паркете? Едва упоминаете. А стоит вам ввести инкрустацию, как уже можно пуститься в детальные описания, а если еще добавить и то, как он прогибается под вашими или ее ногами? И кроме того, повторяю, по-моему, территорию вполне можно расширить на восток, до берега реки. Сделать вам это будет совсем нетрудно, с той стороны и так открываются широкие панорамы…

— Спасибо вам, вы меня просто спасли, — ответил он и в тот же день с воодушевлением продолжил осваивать новое пространство: прореживая дикие растения, высаживая новые, культурные, наполняя возникший мир росой, паутинками, насекомыми, протаптывая дорожки, соединяя их с уже имеющимися, разветвляя по территории и даже время от времени что-нибудь умышленно портя, чтобы тем самым получить возможность описывать снова. Так, например, получилось, когда он решил переделать крышу, сделав ее плоской и распределив вдоль фасада восемь фигур атлантов с воздетыми вверх руками размером в полный человеческий рост.

И разумеется, еженедельные письма к любимой продолжали бы появляться из-под его пера кто знает до каких пор, до бесконечности — Анастас Браница готов был трудиться не покладая рук, пока хватало сил, готов был потратить на это все свое земное имущество до последнего гроша — да, так бы продолжалось и впредь, если бы не вмешательство коварной действительности.

Так как Анастас Браница не замечал даже обычных дней, а уж тем более не помнил о важных датах и праздниках, он был удивлен, увидев толпу, собравшуюся вокруг памятника Благодарности Франции, на подходе и вдоль всей главной аллеи Калемегдана. В то субботнее утро он, как обычно, выпив в ресторане «Русский царь» чашечку кофе с корицей, намеревался, несмотря на угрожающие порывы ветра, прогуляться, а потом вернуться домой, чтобы продолжить письмо следующей недели, в котором речь шла главным образом о редких видах водяных цветов для рыбного пруда. Однако в аллее столпилось столько народу, что пройти оказалось невозможно, и ему пришлось остановиться. Наконец он понял, в чем дело — происходила церемония, посвященная очередной годовщине окончания Великой войны.

Гвардейский оркестр только что закончил исполнение национального гимна и складывал инструменты, в то время как вознесшиеся ввысь монументальные такты еще некоторое время вились в воздухе вместе с полотнищами государственных флагов и бахромой стягов, участвовавших в кровавых боях при прорыве Салоникского фронта, витали в кронах платанов и в складках бронзовой скульптуры работы Мештровича. Министр иностранных дел во фраке, цилиндре и лайковых перчатках как раз возлагал лавровый венок к постаменту памятника вместе с французским посланником в Королевстве Югославия, тощим верзилой с трехцветной лентой через плечо. Два генерала, сербский и французский, в сопровождении нескольких высших офицеров из стран-союзниц, в нарядных мундирах, с парадными саблями готовились проделать то же самое. Десятки участников славных битв и отступления через Албанию с закрученными усами или празднично выбритые, на груди которых поблескивали ордена и медали за храбрость, стояли по стойке «смирно». Торжественность момента подчеркивало и присутствие здесь многих видных лиц во главе с величественным патриархом Варнавы и блаженно спокойным белградским епископом, а также дам, господ, скромных воспитанниц пансиона «Saint Joseph», скорбящих представителей семейств, потерявших своих родственников на поле брани, и многочисленных бывших студентов французских учебных заведений… Мимо Браницы прошел писатель Станислав Винавер, приветствовавший его улыбкой и любезным кивком. Итак, насколько это оказалось возможно, влился в толпу и Анастас, напрягаясь, чтобы расслышать министра, в то время как новые порывы ветра вырывали из его речи старые слова: