Михаил Чулаки - Долгие поиски

Мирошников таким прибором обладает — да и никак нельзя человеку растущему, с перспективой, без такого прибора! И едва Сысоев вошел, Борис Евгеньевич сразу успокоился: потенциал Сысоева оказался заметно ниже его собственного. (Прежние измерения значения не имеют, ибо потенциал подвержен значительным колебаниям.)

— Ну что, Сысоев, не ушибло тебя тогда струей? Не контузило? — Мирошников старался придать своему голосу оттенок веселой мудрости: дескать, он заранее знал, что ничего страшного произойти не может, но теперь не укоряет струсившего Петю или, по крайней мере, старается смягчить укор веселостью.

— Нет, Борис Евгеньевич, обошлось, — Петя отвечал застенчиво, словно ему было немного неловко, что обошлось.

— Ну вот, видишь. Как говорится, черт, он всегда не так страшен, когда присмотришься поближе. Да. Что теперь делать собираешься? — Вот в чем искусство: во внезапном переходе! Начать благодушно, размягчить, размагнитить — и вдруг резкий вопрос, как выстрел.

— Как что? — растерялся Сысоев, еще сам не знает, откуда угроза, а уже испугался. — Как что? Работать.

— Это, конечно, правильно, что работать. Вопрос: как работать? — Неопределенность; очень важно как можно дольше сохранять неопределенность. «Как работать?» — значит, раньше работал не так, плохо работал, а в чем не так, почему плохо — догадайся сам.

— А чего? Чем я плохо? Норму всегда выполняю. Опять же сварка — я как слесарь не обязан! — засуетился, бросился оправдываться, а в чем оправдываться — и сам не знает.

— Это само собой, это, я скажу, твой элементарный долг. Об этом и говорить нечего. Хотя тоже: с перерыва, бывает, опаздываешь, травма в обеденный перерыв — тоже не похвально. Ну ладно, а если взглянуть серьезнее? В аварийный момент рабочее место бросил? Бросил. Мер к спасению государственного имущества не принял? Не принял. А за это знаешь?! — На лице Мирошникова отразилось благоговение перед чем-то высшим, что не обсуждается, а принимается безоговорочно. — Да за это знаешь?!

— Так я же предупреждал про баллон! И Ярыгин. Вы сами… — строптивые нотки у Пети стали проскальзывать.

Мирошников оценил решительность момента и обрушился всеми силами:

— Ты это брось! Забудь! Я тебе велел на антресоли бежать? Я тебе велел электромоторы бросить, которые сгорели? За одно это весь год без премий, разряд понизить, тринадцатую зарплату долой! И хорошо, если только это. Тут, если хочешь знать, и уголовная сторона есть, смотря как дело повернуть! Вот так.

Нависло молчание.

— Но я своих рабочих всегда защищаю, — Мирошников снова заговорил ласково. — Сор, как говорится, из дома никуда не несу. Да и премия: кому будет лучше, если тебе не дать премии? Со всяким может случиться оплошность, я так понимаю. Но запомни, — голос опять стал жестче, — ты сам решился с тем баллоном варить, я тут ни при чем. Сначала я тебя уговаривал, было дело, но Ярыгин возражал, и я с ним согласился. А после ты сам решил варить, понял? Сам!

Так просто и легко было бы во всем покориться Мирошникову! Сейчас в кабинете Петя готов был согласиться со всем. Но из кабинета придется выйти, вернуться в цех, там бригадир, там ребята. Петя вспомнил о предстоящем возвращении и решился на последнюю вспышку протеста:

— Как же я могу? Какая у меня потом будет жизнь в бригаде?

— Никакая. Какая была, такая и будет. Думаешь, тебя кто-нибудь спросит? Никто! Я же тебе объяснил, я своих ребят защищаю и сор никогда из дома не несу. Замну я это дело, не бойся. Так уж, на всякий случай с тобой договариваюсь. Договорились, значит, с тобой?

— Договорились, — с облегчением подтвердил Петя. — Только я не понимаю: если вы дела не поднимете, то кто же поднимет?

— Есть такие баламуты, — почти добродушно махнул рукой Мирошников, — но мы их поставим на место.

Петя понимающе улыбнулся, хотя не очень понял, кого имел в виду начальник. Продолжая улыбаться, Петя вышел.

Мирошников отечески смотрел вслед выходящему Сысоеву. Он выиграл важный раунд. Но чтобы обезопасить себя окончательно, Мирошников решил провести еще один раунд, и вовсе беспроигрышный, потому что противника он избрал слишком уж слабого: вызвал Борю Климовича. Зато с ним и церемонился меньше, сразу пошел напролом.

— Вот что, Климович, за тобой много чего водится: прогул был? Был. И на самой работе позволял себе по спиртной части? Позволял.

— Я за тот прогул по субботам, когда надо, выхожу, — зачастил Боря. — Другие — то ли да, то ли нет, а я — только попросите. Или по вечерам.

— Это уж само собой. Но все равно, стоит мне на цехкоме сказать, и нет у Климовича тринадцатой зарплаты. А можно и по статье уволить если что. В общем, весь ты у меня здесь, — Мирошников красноречиво сжал кулак, — понял? Так вот, когда я перед тем случаем к Сысоеву подходил, помнишь, ты ближе всех стоял, мог слышать, о чем говорили. И запомни как следует: я ему о пропане говорил, о переходе на пропан; мол, раз с ацетиленом перебои, надо будет попробовать на пропане варить, понял? На пропане! Запомни и подтвердишь, если понадобится.

— Мне за такое в бригаде жизни не будет!

Почти слово в слово с Сысоевым. Какая все же сила в бригаде, если даже Климовича вдохновляет на сопротивление!

— Скорее всего тебе говорить не придется, замну я это дело, защищу Сысоева, так и быть. Но запомни: если что, я так сделаю, что тебе на всем заводе жизни не станет. Бригада — что бригада, можно и в другую перевести. В общем, сделаешь, как я сказал. Иди.

— А если сам Сысоев?

— За Сысоева не беспокойся, Сысоев себе не враг.

Когда-то он был гордый, Боря Климович, никому не позволял себе рот заткнуть. Но прошли времена, появились грешки — тот же прогул и другое в том же роде, и теперь Боря может накричать только на технолога Лешу, чтобы показалось на минуту, будто он все еще прежний.

Климович хотел было еще о чем-то заикнуться, уже и рот приоткрыл, но раздумал, махнул рукой и вышел. Рот он забыл прикрыть, так и вышел с полуоткрытым, из-за чего на лице застыло как бы удивление — выражение, не вполне приличное после беседы с начальником.

Собрание цехового актива было назначено давно, и чистая случайность, что оно произошло на третий день после «возгорания, происшедшего в результате неисправности вентиля ацетиленового баллона», — так официально было названо происшествие в акте пожарной комиссии.

Поскольку факт возгорания имел место и никуда от факта невозможно деться, пожарная комиссия собралась в тот же день, что актив, только утром, исследовала все обстоятельства и пришла к оптимистическому выводу, что возгорание произошло вследствие неисправности баллона, каковую неисправность предвидеть не представлялось возможным. Мирошников так умело повел дело, что пожарная комиссия все свои усилия направила на экспертизу останков баллона, а расспрос свидетелей ограничила вызовом непосредственного участника происшествия — Сысоева. Сысоев простодушно объяснил, что варил как всегда, и то, что вылетел вентиль, было для него полной неожиданностью. Ну да с председателем комиссии Борис Евгеньевич в прекрасных отношениях, отношения эти завязались давно и без определенной цели, а вот пригодились.