Михаил Чулаки - Долгие поиски

Все уже собрались на крыльце дома: и дядя Саша, напарник Вадима, и Петрович с Манько — предыдущая смена.

Увидев Вадима, Петрович встал — а росту в нем под сто девяносто — и пошел навстречу, еще на ходу протягивая руку. Петрович носил от солнечного удара детскую шапочку с надписью «Ну, погоди!», которая особенно нелепо выглядела над его опухшим от невоздержанности лицом. На плечи Петрович, не обольщаясь прелестями летнего утра, накинул прожженную в нескольких местах телогрейку, под которой виднелась только сиреневая майка.

— Гайда родила! — сообщил он торжественно и вместе с тем как-то растерянно. — Так что вам прибавилось всяких… — он сделал паузу, поискал слово и закончил: — забот, хлопот и кормлений.

Гайда — штатная гаражная собака, на нее и в смете предусмотрена некая сумма, и, как полагается собаке штатной, — чистокровная овчарка, довольно даже свирепая, многие ее боялись, но Вадим, когда появился в гараже полгода назад, сразу к ней подошел, и Гайда его признала. И теперь Вадим с Петровичем считались главными собаководами.

— Восемь щенков, — строго продолжал Петрович, — все живые. Без меня чтобы никому не обещать. Два для кооператива оставлено, председатель велел. А остальных я буду по тридцатке продавать, потому что чистопородные овчарки, только без родословной.

— Веселое у вас будет дежурство, — сказал Манько. — В будку стерва не пускает.

Манько и внешне полная противоположность Петровичу: маленький, аккуратный, все у него начищено, пригнано, подшито; и внутренне: невоздержанностей не допускает, от собак держится подальше.

— Куда не пускает? — не понял Вадим.

— Так она здесь родила, в нашей будке, — неохотно объяснил Петрович.

Так вот почему о родах Гайды он сообщал не только торжественно, но и растерянно!

— Вот теперь и подежурь, — зло сказал дядя Саша.

Он в любую погоду ходил в низко надвинутой кепке, а тут козырек и вовсе спустился на нос.

— Она там сидит и на всех кидается! Очень надо было ее сюда тащить!

— А ты бы попробовал ее отсюда вытащить. Как пришла, так и не уходила. Чувствовала.

— Петровича уже укусила, — хихикнул Манько.

— Вести ее не надо было, вести! — все громче доказывал дядя Саша. — Зачем спускал?

Днем Гайда всегда находилась в противоположном конце гаража, где стояла небольшая избушка, называемая «постом № 2», за которой был огорожен закут с конурой. На ночь же Гайду спускали, по идее она должна была бегать по всей территории, наводя страх на возможных злоумышленников, но на самом деле всегда крутилась вместе с Боем у ворот.

— Надо все-таки на них посмотреть, — небрежно сказал Вадим, точно и не слышал, что Гайда на всех кидается и уже укусила Петровича.

Он подошел к будке, открыл дверь.

— Не входи! — крикнул дядя Саша.

Но Вадим твердо решил войти: чтобы доказать себе, что он не боится, и — в этом, пожалуй, главное — доказать всем, что он не боится и что Гайда признает его своим главным хозяином.

Гайда сидела в противоположном от двери углу. Все расстояние — метра полтора, но все-таки расстояние! У нее под животом лежало несколько маленьких жалких существ: свалявшаяся мокрая шерстка, сросшиеся еще веки и — самое жалкое, неприятное — быстро и часто дышащие раздутые животы, словно щенки были в агонии. Другие, наоборот, лежали без признаков жизни — придавила она их нечаянно, что ли?

Гайда зарычала навстречу Вадиму, подняв губу и обнажив не только клыки, но и верхние резцы. Вадим понял, что она не шутит. Медленно, не делая резких движений, он придвинул к двери стул, сел на край. Это Гайда разрешила.

Дядя Саша, Петрович, Манько — все подошли к будке и смотрели снаружи. Смотрели с уважением, как казалось Вадиму.

Но нужно ее вывести наконец! Вадим еще не протянул руку, просто чуть отвел предплечье от туловища — Гайда метнулась стрелой, точно змея, а не собака, и щелкнула зубами около самых пальцев. Все-таки не укусила, предупредила сначала! Да, вывести ее сейчас было невозможно; и сесть в будке основательно, чтобы должным образом исполнять свои сторожевые обязанности — или, на худой конец, создавать видимость должного исполнения, — тоже было невозможно. Так что делать в будке оказалось решительно нечего. Посидев некоторое время, Вадим осторожно поднялся и вышел, но вышел с чувством одержанной моральной победы: другие и этого не могут!

— Ну, так что давайте! — бодро, хотя и несколько поспешно сказал Петрович и ушел.

— Не суйся ты к ней, целее будешь, — посоветовал Манько и тоже ушел.

Дядя Саша сидел на крыльце мрачный.

— Небось опять поддал Петрович, вот ее и притащил. А председатель кричит: «Он не пьет! Он трезвенник!» Вот и получай своего трезвенника. Мы бы такое сделали, нас бы сразу на месяц без премии, а ему все сойдет, увидишь. Бригадир! Прыщ на ровном месте.

Мимо ехали из гаража машины, но Вадим и дядя Саша обращали на них мало внимания. Свои едут, кто же еще! Лица вроде знакомые. Свои. Не свои — не ехали бы.

Но вскоре дядя Саша толкнул Вадима локтем:

— Председатель!

И точно, плотная генеральская фигура председателя свернула на дорогу, ведущую к гаражу.

Дядя Саша встал в проеме ворот, жестом приказал остановиться выезжающему «Запорожцу»:

— Пропуск предъявите.

У председателя была навязчивая идея: мол, нужно проверять пропуска у всех едущих и — что совсем уж нелепо — у всех идущих тоже. Пока нет шлагбаума, это означает, что за все дежурство нельзя даже присесть в будке: ведь из будки не остановишь, если кто проедет, не предъявляя пропуска.

Главное же — неизвестно, что делать с теми, у кого пропуска не оказывается. У всех причины: либо забыл в другом пиджаке, либо идет к приятелю в такой-то гараж. На глазах Вадима еще не было случая, чтобы кого-то не впустили или не выпустили из-за отсутствия пропуска. Так зачем стараться? Но председателю это объяснять бесполезно.

— И чего ему дома не сидится? Без него тут бы не обошлись, — бурчал под нос дядя Саша.

Вадим тоже не любил председателя. За бесконечные придирки. Но больше всего за то, что на председателя невозможно было надавить, он сам все время давил, и Вадим чувствовал себя рядом с ним точно под прессом. На глазах председателя он тоже начинал проверять пропуска и старался, чтобы председатель заметил его рвение, — стыдно, но ничего не мог с собой поделать.

Из поперечного проезда вывернулся ярко-красный «жигуль». Третья модель, четырехфарная, самая дорогая. И новехонький. За рулем женщина. Совсем молодая. Пострижена под мальчика, смотрит задорно. Вот у такой пропуск проверить приятно.

Вадим начертил в воздухе пальцем квадрат, который должен был намекать на пропуск. Юная водительница поняла. Остановилась, взяла сумочку с переднего сиденья и долго рылась. Наконец достала синюю книжечку пропуска. Тогда Вадим изобразил жестом, будто он раскрывает книгу. Раскрыла.