Михаил Чулаки - Долгие поиски

Гараж, в котором Вадим собирался прятать шпалы, находился в том же ряду, всего метрах в пятидесяти. Но и это немало, когда нужно перетаскать тридцать шпал. Целых тридцать! Проклятая жадность! К счастью, теперь Вадим знал то, чего не знал, когда зарабатывал горбом свою первую пятерку: у Петровича есть тележка, которую он прячет за собачьим закутом. Вадим побежал за тележкой.

А народ уже шел. Понемногу шли — все-таки воскресенье, — но шли. Некоторые доходили до последнего ряда, проходили мимо горы шпал, проходили мимо Вадима, поспешно катившего тележку, груженную шпалой. Свидетели! Одна надежда, что люди вообще-то не наблюдательны. Другая надежда, что не сразу найдешь среди сотен кооператоров тех, кто видел, как Вадим прятал шпалы. Третья надежда, что большинство не станет лезть не в свое дело, — благоразумно скажут, что ничего не видели. Но все же свидетели. Полной гарантии план Вадима не давал.

Тележка Петровича совсем маленькая, на нее можно грузить только одну шпалу. Погрузить, доехать, затащить в гараж — и так тридцать раз. Бегом, все время бегом! Кажется, никогда Вадим так не выматывался. И все равно на операцию ушло больше часа.

Сразу же на той же тележке перевез старые шпалы. Каждую провез по два раза, чтобы видело как можно больше народу. Психология! Сбить возможных свидетелей показаниями других свидетелей, которые ясно видели, что воскресным утром Вадим возил на тележке старые шпалы. Ясно видели и подтвердят. Но полной гарантии и это не давало.

Счастье, что не видел Химич. Он бы поплясал на костях!

Весь день было тревожно. Вадим с дядей Сашей собирали гараж, и каждый раз, когда Вадим залезал на крышу затянуть верхний болт, он тревожно смотрел на дорогу: не идут ли милиционеры? ОБХСС ходит в штатском, но тут же может вмешаться и угрозыск. Или угрозыск тоже в штатском? Угораздило же этого типа кого-то сбить! Просто из-за тридцати шпал особенного шума бы не поднялось.

Но так никто и не пришел. К трем часам они собрали гараж (Вадим нервничал, поэтому работа шла медленнее обычного) и пошли по домам. И с каждым прошедшим часом, с каждым шагом, отделявшим от ворот гаража, опасность словно уменьшалась. Почему-то казалось, что если бы пришли, то пришли бы быстро. А раз не пришли, значит, пронесло.

Или просто невозможно долго находиться в таком страхе и неизбежно должно было прийти успокоение?

Домой подходил почти совсем уверенный, что пронесло.

Какое счастье!

Вадим отдохнул немного и поехал в центр — «в город», как говорят в новых районах: нужно было зайти к Леве Мальцеву, товарищу по факультету. Когда-то они познакомились в яхт-клубе, оба хотели ходить под парусом, но оба долго в клубе не выдержали. Потом Лева поступил на матмех, а год спустя — Вадим. Многие знакомые решили, что Вадим пошел в математику из подражания другу: Вадима прочили в филологи. — но сам Вадим подражание яростно отрицал. Теперь Лева на год раньше оказался в аспирантуре и с моцартовской легкостью писал кандидатскую, которая, если верить легендам, давно уже переросла в докторскую. Впрочем, Вадим легендам этим не совсем верил: известно, что легенды прилипают к ярким фигурам, а Лева Мальцев как раз и был такой фигурой, недаром он больше известен среди множества своих поклонников и поклонниц как Дон Карлос.

И не так уж нужно было Вадиму зайти к Дону — так обычно сокращали завсегдатаи, — то есть формальный повод был: отдать Колмогорова, которого Вадим держал уже месяца три, но Лева не напоминал и можно было держать еще столько же. Сокровенная же причина состояла в том, что наступал момент, когда Вадиму необходимо было прийти в этот облицованный серым гранитом дом, подняться в тесном старом лифте на седьмой этаж и оказаться — нет, не в гостях у Левы Мальцева, а в Замке бурь, единственном и не похожем ни на какой другой дом Замке — жилье Дона. Необходимо, хотя Вадим и не причислял себя к сонму слепых поклонников Дона. И сегодня более необходимо, чем когда-нибудь. Хорошо, что сегодняшняя необходимость совпала с воскресеньем.

В другие дни увидеть Дона почти невозможно: либо он запирается в Замке и не отвечает на звонки — иначе совершенно не дадут работать, либо носится по городу по своим многочисленным и не всегда понятным Вадиму делам. В воскресенье же с утра до вечера п р и н и м а е т, и все желающие его видеть едут в Замок. Лифт трудится почти без передышки.

Приходят и спрашивают как о само собой разумеющемся:

— Знаете, Дон, я еду во Львов, где бы там переночевать?

Немедленно извлекается на свет записная книга — размером с том энциклопедии, — и проситель получает два-три адреса: можно при этом не сомневаться, что с рекомендацией из Замка везде примут как дорогого родственника, потому что хозяева в свое время бывали в Замке и запомнили это событие на всю жизнь.

Или посетитель прямо с порога осведомляется:

— Скажите, Дон, в каком году первый раз приезжал к нам Клемперер? Мы тут поспорили.

И следует немедленный ответ:

— В ноябре двадцать четвертого. Играл ге-мольную Моцарта и Четвертую Брамса, — потому что о музыке Дон Карлос знает все, что только возможно знать. А чего не знает, того и знать не стоит.

Нуждающимся достает книги, пластинки, лекарства. Книги — только хорошие, пластинки — только с настоящей музыкой. Какой-нибудь джаз или шлягер в Замке так же невозможен, как пулемет на рыцарском турнире. Просить достать ондатровую шапку или копченую севрюгу никому в голову не приходит.

Но идут в Замок не только с просьбами — с дарами. Несут всевозможную антикварность: какие-то немыслимые фонари, настоящие шпаги, недавно подарили музыкальную шкатулку: ставится жестяной диск, заводится пружина — и раздается наивная серебряная музыка. А коллекцию станционных колоколов Дон Карлос в своих странствиях собрал сам. Каждый колокол звенит своим тоном, так что «Вечерний звон» вызванивается почти чисто…

Вадим покрутил старинный звонок. Дверь открыла Катя Овчинникова. Кто-то когда-то объявил ее вылитой лермонтовской героиней, и с тех пор ее стали звать Княжной Мери. Завсегдатаи Замка все имеют прозвища, новичок без прозвища чувствует себя неполноценным: прозвище означает признание.

— Ой, Тони! Ужасно давно тебя не видела!

Столь почетного прозвища — ведь имелся в виду сам Тони Зайлер, трехкратный олимпийский чемпион! — Вадим удостоился за свои скромные успехи в слаломе и, стараясь не подавать вида, гордился этим честно заработанным именем.

— Целуй, только осторожно, чтобы мне тебя руками не задеть: пол мою.

Посторонний подумал бы, что Мери — жена или возлюбленная хозяина, иначе зачем бы она мыла пол, и посторонний бы ошибся: если Мери и имела когда-то столь честолюбивые надежды, то они давно улетучились, она уже успела и замужем побывать, но осталась в кругу вернейших поклонниц, а до жены или признанной возлюбленной Дон Карлос не возвышал никого, а если какая-нибудь и старалась выбиться в фаворитки, ее ждало жестокое разочарование, но разочарованные почему-то не покидали Замок совсем, но возвращались на положение почитательниц.