Михаил Чулаки - Долгие поиски

Особенно запомнились Вадиму последние строки:

Часто потом напевал про себя.

Дача оказалась времянкой в садоводстве. Холод внутри стоял ужасный — на улице казалось гораздо теплее. Но затопили печь, надышали — и стало тепло, как-то по-особенному тепло, как не бывает в городе: не только от печи, но и от сознания, что за стеной снег, мороз, сад, похожий в темноте на настоящий лес. Островок тепла в нетронутом чистом царстве зимы.

Лампочку потушили, открыли дверцу печи, и комната осветилась живыми отблесками огня. Утонули во мраке покрытые подтеками дешевые обои, таинственно засверкали бутылки, и казалось, они наполнены не паршивым портвейном, «краской», а старым бургундским. Магнитофон играл что-то медленное. Вадим танцевал с Лисой, тогда еще Алисой, вернее, чуть переступал ногами, она обхватила его за шею — тогда это еще не означало, что они необходимы друг другу, просто нужно было обязательно кого-то обнимать, нельзя было одному, нельзя было не видеть этих отблесков огня на обращенном к тебе лице. Но очень скоро стало казаться, что не просто кого-то нужно обнимать, а только ее. Ее! Алиса становилась Лисой.

Потом Лиса танцевала одна, гитара рокотала в ее руках, каблучки выбивали что-то испанское, волосы летели, как на ветру.

— Тебя бы в балет, — сказал Вадим, когда они после ели из одной миски, сидя на железной кровати без матраса, — а я-то с тобой доморощенными танцами занимался.

— Я в театральный все три тура прошла! — с гордостью сообщила Лиса.

— Ну и что же?

— Сама не захотела. Я просто так, чтобы проверить себя. Искусство должно быть для души.

Идти на электричку было поздно, машину не поймать, да и денег не было ни копейки. Хозяин дачи натащил какого-то тряпья, расстелили и улеглись все вместе на полу, надев все, что было можно, и теснее прижимаясь друг к другу — времянку стало выдувать. Кажется, Вадим и Лиса сначала заснули, а потом уже поцеловались — просто их губы невольно сблизились, соединились естественно, как дыхание. Многие проснулись раньше, поэтому пробуждение Лисы с Вадимом бурно приветствовали. Приветствия, однако, ничуть их не смутили. Лиса спокойно сказала:

— Чего такого? Обыкновенный магнетизм.

Конечно, они немного притворялись: не так уж они спали, когда целовались; но и не совсем наяву было дело — нет, они разом оказались в промежуточном сомнамбулическом состоянии, и в том-то и проявилось главное чудо, что в этом редком состоянии они оказались сразу вдвоем…

Бой важно восседал рядом с Вадимом — все гаражные собаки обожали ездить в машинах, норовили вскочить внутрь, едва видели открытую дверцу, поэтому Вадим заранее постелил тряпку, чтобы Бой не запачкал кресло грязными лапами. Пес вдруг залаял. Ночью в нем всегда просыпался сторож. Фары выхватили из пригаражной тени фигуру в самом конце ряда, фигуру, возившуюся с замком. Вадим прибавил газу, подлетел и, чуть не доехав, резко затормозил, как тормозят в кино милицейские машины, чтобы ошеломить неожиданностью. Фары упирались прямо в подозрительную фигуру.

— Чего делаешь?

Выпустил Боя, вышел сам. Бой лаял так, что едва удалось расслышать ответ:

— Да вот замок заел.

Потертого вида человечек — старая ковбойка, промасленные брюки — не выказал никаких признаков испуга.

— Пропуск есть?

— Был где-то.

Человек долго охлопывал карманы — их в брюках оказалось неожиданно много — и наконец вытащил пропуск. Фотография, номер гаража — все совпадало.

— Ну давай, ковыряйся дальше. Тихо, Бой, на место!

Бой охотно вернулся в кабину и оттуда полаивал уже ленивее.

— Чего, у нас теперь моторизованная охрана? Здорово!

Вадим поехал дальше. Самому было смешно: разлетелся, тормозил со скрипом, фарами упирался! Детектив!

Вадим решил в машине и поспать. Подъехал к воротам, пересел назад, привалился к дверце, подтянул под себя ноги, так что колени уперлись в живот. Но не спалось. И не из-за неудобной позы. Из-за мыслей.

Дяде Саше просто иронизировать: на машину польстился. Да и многие так скажут. Но не понимают самого главного: Ира добрая, очень добрая. Кто бы другой вот так в первый день знакомства доверил машину?

Зато про Лису — про нее можно сказать очень много хорошего, но доброй ее не назовешь. В пустяках. Она хочет, чтобы за нею ухаживали, и никогда не уступит ни одной из своих женских привилегий. Сцена в гостях: Вадим с Лисой сидят рядом на диване; ближе к полуночи принесли бутерброды; стол далеко, надо к нему подойти, потому что угощение, разумеется, а ля фуршет. Другим ребятам их женщины — жены, невесты, любовницы, просто знакомые — и бутерброд сунут, и рюмку нальют. Лиса сидит, ждет, когда Вадим за нею поухаживает. И он ухаживает, ему нравится за нею ухаживать, но иногда хочется принять рюмку и из ее рук. Он несколько раз делал опыты: в критический момент встревал в какой-нибудь длинный разговор, не обращая внимания на стол. В конце концов Лиса встанет — она никогда его не просит, просто подождет-подождет и встанет, — нальет только себе, бутерброд возьмет только себе. Принципиально, по-видимому. Однажды сказала, что не хочет стать поварихой и официанткой в одном лице. Потому, должно быть, и у Вадима — а ведь множество раз бывала у него — ни разу не подошла к плите. Чехол сшить для лыж — ну женское же дело! — так и не сшила. Тоже принцип: каждый должен обслуживать себя сам. Равноправие.

Весной решалось, пошлют ее работу на конкурс студенческих работ или нет. Встретились как раз вечером того дня, когда все должно было выясниться. «Ну как?» — спросил он еще издали. «Что — как? Я телепатию не проходила!» Хотя ясно было, что — «как?»: как с работой, взяли или нет? «Приняли работу?» — переспросил Вадим, уже раздражаясь. «Ну зачем спрашивать! Вечно ты не о том спрашиваешь! А о том, о чем нужно, — не спрашиваешь!» Постепенно все-таки всплыло, что работу не взяли. Но спрашивать об этом прямо было нельзя, потому что это все равно что посыпать солью свежую рану. А как узнать, не спрашивая, что этот вопрос — соль на рану? Разве что и впрямь телепатически. А о чем нужно было тогда спросить — этого Вадим не узнал никогда. Попытался выяснить, но Лиса отрезала с презрением: «Сам должен понимать!» Вот так и объяснились.

Сейчас в воспоминаниях эти случаи казались обиднее, чем на самом деле. Да, и бутерброд не подала, и про конкурс объяснились неудачно, но тогда Вадим обиделся гораздо меньше. Потому что обида смягчалась улыбкой Лисы, интонацией — да просто тем, что она рядом. Она рядом — и Вадим пребывал в восторженном состоянии. Она рядом! До Лисы у Вадима были и другие, успел появиться не такой уж большой, но все же опыт. Так вот, самые страстные объятия других женщин — хотя и сейчас в воспоминаниях он только благодарен тем, милым, другим — не приводили в такое упоенное состояние, как легкое прикосновение Лисы — в кино, за столом. А летящие в танце волосы, а изгиб руки, которую она подносит к виску, когда волнуется, а губы, чуточку слишком выпуклые, чуточку слишком земные на одухотворенном лице. На правой груди у нее родинка, на правой брови шрам — упала на катке.