Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

— Так мы отсюда никуды и не девались ужо годов с де­сять, — перебил его Сар-Мэн. — Ты это, нам баки-то не забивай, геодезист хренов, чё, окромя дорог, вынюхивали?

— Фиксировали ваши передвижения и сообщали координа­ты командованию...

— Макута, давай его повесим, всё равно кота за хвост тянет, чё с ним чикаться, он — пешка, шестёрка поганая! — явно беря на испуг, строил из себя отпетого негодяя Сар-мэн.

— Вишь, мил человек, — погладив усы, вкрадчиво начал атаман, — предлагают тебя головой в ворота сунуть. Ты глянь, глянь, голуба, петелька, она по форме вроде тех ворот, откеле весь народ, токи наоборот. Вот такие шанешки с котятками вы­ходят. Ты вот поведай нам, а большое ли войско на нас идёть?

— О количестве сказать точно не могу, но мне кажется, что дня через два солдат и техники здесь будет хоть отбавляй.

— Да какие там вояки! Слухай ты его больше, атаман, чё ста­ричьё, с деревень согнанное, воевать-то будет? — перебил пленно­го Сар-мэн. — Давай его вешать, неча зазря время тянуть.

— Вешать так вешать, — безразлично согласился Макута и встал со своего кресла. — Вы тут особливо долго не толчитесь, — обратился он к народу, — сами слыхали, что сила на нас неимоверная переть собирается, так что на чужую смерть погла­зейте да идите к своей готовиться. Огней не разводить, самогон не пить, кого ущущу, голову Сар-мэну отдам. Одна надея на горство наше, да на Мать-Белуху. — и главарь, слегка прихрамы­вая, подался прочь.

— Атаман, атаман! — пытаясь вывернуться из цепких рук бандитов, что есть мочи завопил пленник: — Атаман, мне надо сказать вам что-то очень важное!

Макута в окружении своих приближённых, продолжал не спеша удаляться, на шею извивающегося лазутчика уже накину­ли петлю и подыскивали подходящий чурбан, который было бы удобнее вышибить из-под его ног.

— Бей, мот, послушаешь придурка, глядишь, чё дельное и сказанёт? — наклонившись к уху атамана, негромко предло­жил Сар-Мэн.

— Успею. Чем плотнее петля на глотке, тем правдивее из неё речи выходят, — почти не шевеля губами ответил ата­ман. — В смерти, как и в любви, поспешать не надобно. Однако ты пошли, на всяк случай, толкового рубаку, чтобы верёвку во­время рубануть успел.

Недолгие приготовления к казни закончились. Пленник со связанными руками и ногами был уже водружён на шаткий от неровности каменистой земли толстый чурбан и с петлёй на шее старался из всех сил держать равновесие на этой последней в своей жизни тверди. Кто знает, какие мысли и чувства колотились в его мозгу в эти предсмертные минуты. Крик ужаса и мольбы уже не пролезал сквозь обхваченную зловонной верёвкой глотку, глаза несчастного уставились куда-то вверх, словно он пытался рассмотреть в этой бездонной и равнодушной высоте место свое­го будущего пристанища.

— Мот, раздеть его, а то опосля тяжко будет с мертвяка одёжу сымать, а она, однако, вишь, кака справна, — предложил худоща­вый разбойник с рваным шрамом через всё лицо, оценивающе ощупывая комбинезон обречённого.

— Побойси Бога, живодёр! — возразил чернобородый бан­дит, оценивающе пробуя на разрыв свободный конец перекину­той через сук верёвки. — Да и Макута сего ох как не любит, ты вона держи крепче бечеву, да пособников кликни, а то, неровен час, выпустишь её, али эфтот тебе тяжельче окажется и всё — другим-то разом перевешивать никак нельзя. Эй, братки, посо­бите Кособокому веревку-то удержать!

Охотники нашлись быстро.

— Ну что, раб Божий, готов ты али нет к своей кончине? — за­ходя сбоку и задирая голову, спросил бородатый. — Ты не бойсь, верёвка в самый раз: и не тонка, и не товста, боли и не успеешь по­знать. Токмо хрусь и всё. Эй, бедолага, — он несильно дёрнул плен­ного за штанину, — мот, чего хочешь, спиртяжки али курнуть, а?

Ответа не было, сверху на палача безучастно смотрело блед­ное и уже какое-то нечеловеческое лицо.

— Ну, как знаш! Браты, я как колоду выбью, вы-т верёвку на себя малешко потяните, кабы выше болезного поднять, а я посля ужо сам всё закреплю. Ну-т! — и он сноровисто саданул ногой по чурбану.

Обречённый, вместо того, чтобы засучить ногами и дёрнуть­ся в последней конвульсии, свалился на землю, встал на коле­ни и, ничего не соображая, закрутил головой. Рядом, вкладывая в ножны казачью шашку, стоял один из Сар-мэновых телохрани­телей. Три разбойника, во главе с Кособоким, сидели на земле, крепко вцепившись в обрывок верёвки, многочисленные зрите­ли, придя в себя от неожиданности, принялись ржать и материть­ся. Рубака, не обращая ни на кого внимание, пинком поставил на ноги несостоявшегося висельника, разрезал путы и, как бычка, за петлю поволок его за собой.

— От паскуда, таку верёвку спортил! — зло крикнул ему вслед бородатый. — И как с таким народом работать? Ну, погодь, попадёшься ты ко мне!

Бледного лазутчика завели за невысокий утёс и поставили на колени перед Макутой.

— Ну, чего ты мне такого поведать хотел, люб человек? — жестом отослав всех, кроме Сар-Мэна, вкрадчиво спросил ата­ман. — Тебя как, болезного, кличут?

— Кирилл-оглы Мефодий-джан ибн Ван Саид. полковник тайной стражи Его Демавгустейшества. личный порученец сиятельнейшего князя Костоломского. — чувствовалось, что слова с трудом проталкивались через контуженную трахею, но пленник, превозмогая боль, спешил говорить, боясь очередного приступа апатии разбойничьего вожака.

— О-го! Атаман, слышь, кого к нам занесло? Так мы с тобой чуть болярина не вздёрнули! Да ещё из тайной стражи! Чё творит­ся, чё творится. Прям гордость обуревает. Ты гляди, Бей, кого нас с тобой вытаптывать уже посылают! — развеселился Сар-Мэн.

— Моя группа, — не обращая внимания на бандита, про­должал пленник, не отрывая своего полного надежды взгляда от лица Макуты, — была отправлена сюда со специальной сверхсе­кретной миссией. Атаман, я могу говорить в присутствии этого человека? — он едва скосил глаза в сторону Сар-Мэна.

— Ну, ты на него глянь! Вот сука! Я его, можно сказать, из петли вынул, а он! — И подручный главаря со всего маху саданул своим сапожищем бедолаге под дых. Тот захрипел и со­гнулся пополам.

— Уймись! Дай человеку-то хоть слово сказать. Ты, болез­ный, поприседай, поприседай, оно дыхалку-то и восстановит, а на этого сердца не держи, уже больно он на вашего брата осер­чал, и всё за вашу же лютость. Ох, непостижимы пути твои, Господи! И почто Тебе цветы-то удались лучше, чем люди? Вот уже загадка так загадка. Ты, Кирилл вместе с Мефодием и Саидом, присядь, присядь на землицу. Успокойся. Более тебя никто оби­жать не станет, да и жисть я тебе сохраню, об ентом не грусти. Ты, главное, говори всё, как оно есть, лжой душу не паскудя, а его, Сар-Мэна-то, не боись, мот, ещё и побратаетесь, кто знат? — И, повернувшись к подручному, распорядился: — Скажи, пущай бедолаге воды али морсику принесут, глотку-то, вишь, слегка мальцу помяли. И всё, баста трёп разводить, делай, что говорят. А ты, недобиток, вона садись на камушек, да верёвку-то с себя сыми, а то ровно масон какой в позорном галстуке.