Леонид Нетребо - Мидии не родят жемчуг

«Дипломат» стоял в ногах у меланхоличного верзилы, который, развалясь на грязном стуле, печально пил пиво, посасывая кусочек воблы, похожей на ржавую щепку.

Закрывай смело подошел к нему, присел рядом.

— Эй, пацан!

«Пацан», как большой кот на маленького мышонка, скосил грустные глаза на Закрывая:

— Чего?

— Пичак в жопа хочешь?

Верзила ответил со скукой, к которой прибавился нечаянный интерес:

— Вообще-то мне и так хорошо. Но ты все-таки, раз подошел, растолкуй, что такое пи… Как ты сказал? Переведи.

— Пичак. Ножик. Кынжал.

— А-а… — разочарованно протянул верзила, покачал головой. — Нет. Пичак — нет. Мне и так удобно.

— Отдай сумка. Чужой сумка. Вор забрал. А то пичак в задница, — Закрывай сымитировал движение руки за пазуху.

Парень закатил глаза к потолку, сделал большой глоток, не забыл про воблу, в голосе прибавилось печали:

— Я его на толкучке купил. Вчера, кажется. Забирай, — он небрежно двинул дипломат ногой. — Ворованное мне не нужно.

Закрывай поднял дипломат, положил на стол, за которым продолжал трапезничать парень, щелкнул замком, откинул крышку-половинку. Внутри лежал какой-то сверток. Закрывай его выложил, подвинул к парню. Казалось, парень не обратил на все это никакого внимания.

— Зачетка есть? — спросил на всякий случай Закрывай.

Парень, с полным ртом, отрицательно двинул головой, допил кружку, «цвикнул» сквозь зубы воздух и сказал с сожалением:

— Зачетка нет, — потянулся за следующей кружкой и участливо спросил: Все?

Закрывай утвердительно кивнул.

— Ну, тогда брысь отсюда. То есть, значит: если не будешь пиво, то до свидания.

Митя сел писать невесте письмо. Дескать, скучаю, жду, ношу в подаренном тобой дипломате все твои письма.

Авторитет Закрывая, и так довольно высокий в глазах Тетели, не говоря уже о Светке и Люське, вырос уже повсеместно. Даже «блатной» Аркадий однажды, будучи не слишком пьян, прежде чем отправиться спать в свою дальнюю сторожку возле обзорной вышки, сделал комплимент Закрываю за проявленную смелость и находчивость, а потом даже спросил:

— Вот, хочется тебе, Закир, что-нибудь от всей нашей бригады приятное сделать. Какой-нибудь презент, что ли, электробритву, что ли, к дню рождения или Советской Армии. Поедешь в свою Фергану, нас вспоминать будешь. Ты скажи, что бы ты хотел? Ну, не стесняйся!..

Закрывай думал недолго и сказал жертвенно:

— Аркадий. На Тетеля не матерись, не ругай. Она мать. Ты сын. Возраст. Понял? Обещай.

Аркадий, несмотря на то, что все-таки был под градусом, даже покраснел и сказал, оглядываясь:

— Ну, конечно, Закир, какой базар. Заметано. Ты меня знаешь.

Бригадирша: «Закрывай-ка! А ну давай, закрывай-ка все проблемы! Куды мы без тебя!» Они опять прогуливались по периметру ночного завода, слышно их было далеко. С недавнего времени Тетеля нашла для себя новый, более интересный и к тому же более практичный способ общения с Закрываем. Она стала, по ее шутливому определению, «учить язык».

— …А скажи-ка ты мне, как будет, по-вашему «здравствуй»?

— Салом.

— О! Солома, значит!

— Салом, — поправлял Закрывай.

— Ну, ладно, это я так, чтобы запомнить. Солома. Почти. Получается: есть у тебя солома, — значит, здорово живешь. Скотину есть, чем покормить молоко-мясо будет. Это я для понятия, чтоб запомнить. А у нас знаешь, как говорят: хлеб всему голова. Хлеб есть, — здорово живешь. Как будет, по-вашему, хлеб-то?

— Нон.

— «Нон»? Нон, хорошо. Коротко и ясно: «нон». И главное звонко! Молодцы. А водка?

— Арак.

— Вот те раз: рак!..

— Арак! — поправляет Закрывай.

— Ну, я и говорю: по нашему так, а по вашему «рак». А по-нашему рак, знаешь, — это другое. Бывает такое, знаешь, в воде живет, цап-царап,(показывает ладонью), — а бывает — болезнь. Болезнь — рак, плохая болезнь. Муж у меня от нее сковырнулся.

— Водка, арак пьешь, потом болеешь, — понимает по-своему Закрывай.

— Во! Это правильно! Пьешь, потом раком ползаешь. И никакой бабе, люське-муське, ты такой не нужен. Умный ты все-таки, Закрывай. Закрывай-ка, а как, по-вашему, будет «рыба»?

— Балык.

— Во! Ничего себе, это вы у нас заимствовали, не иначе. У нас тоже такое слово есть. Тоже рыба, только копченая. Как ты вот: тоже человек простой, два уха. Только, вроде, в отличие от нас, вроде как копченый. Это легко запомнить. Ты не обижайся, Закрывай. Вы ведь нас, рыжих-то, тоже как-то так называете?

— Ок клок.

— Это чего?

— Ок — белый. Клок — ухо. Белый ухо, хру-хру.

— Ну, это ты уж вообще! Ладно, я не обижаюсь. Обещала, — не обижаюсь. Давай не будем обзываться, тогда и обидно не будет. А, давай? Ну, вот, молодец. Понятливый ты все-таки человек, Закрывай. Иному нашему втолковываешь, что дважды два четыре, — все без толку, он как… чурбан с белыми ушами, ага, хру-хру, правильно у вас иной раз говорят, на копытах. А ты — раз, головой кивнул, и понял.

До дембеля Закрываю оставалось немного, когда однажды вечером, в темном переулке призаводской территории его остановили пьяные парни и, повалив на землю, забили ногами, приговаривая: «Чурка… Чурка…». Закрывай не кричал. Наутро Закрывая, маленького и тщедушного, нашли мертвым, втоптанным в грязь. Рядом лежал чей-то шарф, по нему и нашли убийц, которыми оказались два местных заводских парня, возвращавшихся с поздней гулянки. На первом допросе они были испуганные, не помнящие, зачем и за что накинулись на солдата. Потом один из них, пожимая плечами и вздыхая, все же объяснил: да армию, кажется, чего-то вспомнили…

При разбирательстве следователю никто не смог сказать что-либо плохое про этих убийц: нормальные по жизни ребята, женатые…

Закрывая, в цинковом гробу, отправили самолетом в Ташкент, а до этого он целые сутки лежал в Ленинской комнате воинской строительной части, в парадной форме, достойный и красивый. Туда даже пустили попрощаться коллег с работы, с завода. Пришли почти все, кроме Люськи и Светки (их специально зазывала Тетеля, но они не пошли). Тетеля долго плакала и причитала возле гроба, Аркадий был трезв, серьезен и молчалив, а у Мити, когда он подошел к Закрываю, вдруг закружилась голова (последствие недавнего сотрясения мозга), и он просто посидел рядом на стуле.

Летом телефонистки вышли замуж. Светка окрутила новенького инженера, молодого специалиста, они, расписавшись, без свадьбы уехали в Москву, там, говорят, даже венчались в какой-то подпольной баптистской церкви (жених оказался баптистом). Немного позже этого возвратился Люськин парень из армии, хороший рослый детина, десантник, с ясными голубыми глазами. На свадьбе гулял весь завод. Молодые были красивы и величественны, целовались нежно.

Сразу после этой свадьбы к Мите приехала его невеста. Они быстро расписались, чтобы Мите дали распределение по месту жительства жены. Вскоре они навсегда уехали из города своего студенчества.