Леонид Нетребо - Мидии не родят жемчуг

Алексей приступает к «основному» разговору. Последовательности на первый взгляд никакой, но всем понятно, что связь с предыдущими словами, сказанными в этой кабине, и не только сегодня, довольно крепкая. Для всех троих это всего лишь продолжение бесконечной идеологической драмы, построенной на диалоге, с одним зрителем.

— По идее, Саныч, нужно быть проще…

— Простота хуже воровства, — устало, но привычно отзывается Президент.

Лешка делает вид, что не слышит:

— …Потому что мир прост, мы сами его усложняем, — в этой нейтральной, но, как ему кажется, глубокомысленной формуле Лешкино предложение на мир. Дескать, Саныч, будь простодушнее, последний раз прошу, не умничай и не делай из меня дурака.

Но Президента не задобришь, справедливость для него превыше всего. Явно, он не читал Дэйла Карнеги. Как, впрочем, подавно не читал его и Лешка. Я тоже, можно сказать, мало знаком с этим Дэйлом. (Вот, пожалуйста, ассоциация: «Чип и Дэйл спешат на помощь» — ха-ха, игра слов. Мультфильм такой есть голливудский. Или диснейлендовский. Не знаю, как Чип, но Дэйл иногда, чувствую, мне помогает.) Итак, знаком я с этим американцем, кажется, очень мало, читал только один отрывок из той, всемирно известной, книги в каком-то журнале. Но все же мне запомнилось, как кажется, наиболее важное: не пытайтесь исправить человека, не дайте ему, дураку, почувствовать ваше превосходство, ему это жуть как не понравится — со всеми вытекающими последствиями (проще: своей глупости он вам ни за что не простит). Но что поделаешь: не читал об этом Президент, не читал. Поэтому говорит:

— Я тебе так скажу, Лексей… — Кстати, в том, что Саныч, горожанин до мозга костей, называет Лешку Лексеем, на деревенский лад, есть тоже определенная месть Лешкиной простоте: ведь все, в том числе и я, называем Президента полным именем — Николай Александрович или хотя бы, когда гайки крутим, для быстроты, коротко — Ник Саныч. (В свое время у меня из Ник Саныча получился Никсон — отсюда и тайная кличка: «Президент». Так что Президент он даже не простой, а американский.) Один Лешка упрямо обращается к нему по-своему: Саныч. Звучит вроде как уменьшительно. — Я так скажу, говорит Президент, — все глупости, которые происходят в мире, все войны, оттого, что кто-то хочет по-простому решить сложные вопросы. Рубанул по-македонски и все, нет гордиевого узла. А что все-то? Гордиев узел — миф, а простак и глупец, для твоего сведения, слова синонимы. По большому счету, простота, ограниченность — всегда агрессивны. Поэтому, в частности, нельзя простых людей пускать во власть.

— Вот я и говорю, — якобы поддерживает его Лешка почти с радостной интонацией, — все глупостями занимаемся, политическими играми, все сюсюкаемся. Взять хотя бы с этими, как их, чухонцами разными, на Кавказе. Жахнуть бы ракетно-бомбовым ударом, стереть с лица земли, распахать и засеять!.. Жалко? А мы для жалостливых и историков там разных на этой пашне огро-о-омный памятник поставим. С надписью: жили здесь в таком-то веке такие-то скифы, от которых наши казаки форму переняли. Потому что главное память!..

— С чухонцами… — вздыхает Президент, — м-да, — он заглядывает мне (именно, мне) в лицо: география — два, история — два. Между прочим, политика это искусство возможного. — Президент делает характерную паузу, глубоко вдыхает и затем выпускает воздух толчками, открывая и закрывая рот, со звуками, похожими на междометия: «Э-ммм… Э-ммм…» — как будто внутренний инструмент настраивает. За этим обычно следует небольшой, но содержательный монолог. Точно: — А если более широко посмотреть, то жизнь — это сплошной компромисс. Ты вот на себя посмотри, какой ты ни крутой (я бы сказал безответственный, за слова не отвечаешь), какой ни категоричный, а все же, как с утра встал, так и пошел на компромисс. А именно. На работу не хочется — а топаешь. Завгара за вора считаешь — а руку тянешь. И так далее. До самого вечера. А ночью еще и с женой на какой-нибудь компромисс идешь… И по большому счету, знаешь, чем мы с тобой друг от друга отличаемся в своих рассуждениях?… Вот чем: то, что я говорю в этой твоей кабине, мне не стыдно сказать ни на собрании профсоюзном, ни на митинге, ни на… какой-нибудь генеральной сессии ООН. А тебя за приличный стол с твоими речами просто не пустят. А кушать захочешь — враз по-человечески заговоришь. Так-то.

Что хорошего в этих «полярных совах» — научились не перебивать друг друга. (Иначе, кстати сказать, мне гораздо труднее было б промеж них сидеть.) Поэтому Лешка только откровенно зевает. Одного зевка не хватает на весь монолог Президента, поэтому выдавливает из себя второй и третий научился. Лешка про «жизнь — компромисс» уже сто раз слышал, это для него сложновато, вникнуть из принципа не пытался, поэтому и на сей раз старательно пропускает философию мимо ушей. Были бы на этих ушах заслонки непременно задвинул бы. К тому же, тема жены для него болезненна в любых вариантах, если она начата не самим Лешкой. Поэтому он пытается несколько сменить тему:

— Саныч, ты мою систему знаешь. Я бы всю эту мусульманию — грузин там разных, армян…

— Кстати, для общего развития: грузины, между прочим, и армяне, так же, как и осетины, — христиане. Причем, к примеру, грузины христианами стали, за несколько веков до русских и хохлов. Привет бывшему тестю.

— Да ты че, Саныч, — Лешка искренне смеется, — говори, да не заговаривайся: они ж черные.

— Какой, ты, Лешка, все-таки дремучий, — Президент закатывает глаза. Там ведь, среди «чухонцев», Лексей, к твоему сведению, кроме боевиков, большинство — мирные люди. Мирные, понимаешь, Лексей, люди, понимаешь? В том числе твои братья по крови… По вере, если ты во что-то веришь…

— Во-первых, Саныч, бога нет. А ради хорошего дела кому-то и пострадать не грех, — весело парирует Лешка. — Война-с! — грамматический изыск с частицей «с» звучит откровенным издевательством над собеседником-грамотеем. — А як же-ж!.. — в довершение диалектического вывода восклицает он с глумливой подвывающей интонацией, радостно клацая крупными ровными зубами и причмокивая.

— Категоричность — не от души, сиречь не от бога, а бескомпромиссность не от ума, — тоже быстро реагирует Президент. Демонстративно выглядывает из-за меня, хотя Лешку ему видно и так, многозначительно проговаривает: — Но что поделаешь, глупость и душа — понятия несовместимые, я только недавно это понял. Ну да ладно, — он светло улыбается, — что это я все про недосягаемое… Хорошо, Лексей, допустим. Бомбим! Но. Ты летал когда-нибудь над горами? А ну-ка, прикинь — прости, господи! — сколько нужно бомб — в горах, в горах! — чтобы уничтожить одного врага? То-то, лоб наморщил — нету столько бомб. — Он опять обратился к «диэлектрику», то есть ко мне, пренебрежительно кивая на Лешку: — Артиллерист, а?