Владимир Сорокин - Рассказы

— Yep, massa. — Алекс взял со стула два бархатных женских пояса — черный и фиолетовый.

Они легли на кровать, прижались, переплелись ногами. Алекс обмотал фиолетовый пояс вокруг шеи Николы, Никола обвязал шею Алекса черным. Губы их сблизились, раскрылись, языки соприкоснулись. Они стали душить друг друга.

23.48.

Изба в деревне Колчино

Две старухи, Нюра и Матрена, стояли на коленях и молились темному киоту. Голубой огонек лампадки плохо освещал лики Николы Угодника, Спаса и Богородицы. В избе было сумрачно и сыро.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых помилуй нас. Аминь! — вразнобой проговорили старухи, перекрестились, поклонились, коснулись лбами неровного пола и с кряхтеньем принялись вставать.

Первой приподнялась Матрена. Подхватила Нюру под костистый локоть.

— Охти, Господи... — Нюра с большим трудом распрямилась, шагнула к лавке, села.

— Мож все-тки отпишешь Василию? — спросила Матрена, подходя к столу.

— Не. Мочи нет, — тяжко задышала Нюра.

— А я своим отписала. Пущай приедут.

— Мой уж восемь месяцев не был. Ой, ломает-то как... — застонала Нюра. — Давай уж, чего там...

Матрена приподняла скатерть. На столе помимо хлеба и солонки стояла тарелка с блином. Матрена взяла блин, села рядом с Нюрой, разорвала блин пополам:

— На-ка, покушай. Утром спекла.

— Один? — Нюра взяла половину блина сильно трясущимися худыми пальцами.

— А чаво ж... Один. Да на коровьем масле. Ешь.

— Поем...

Они молча стали есть. Жевали беззубыми ртами. Закончив, Матрена вытерла рот коричневой ладонью, встала, взяла Нюру под локоть:

— Пошли с Богом.

— Пошли... Господи... — та трудно встала, дожевывая.

Они вышли в темные сени с провалившимся полом. Сквозь дыры в крыше пробивался свет. Через потолочную балку была перекинута пеньковая веревка с двумя петлями на концах. Матрена подвела Нюру к петлям. Помогла надеть ей петлю на шею. Потом надела себе. Нюра была в новом белом платке в синий горошек. Матрена повязала свой старый черный в белую крапинку.

Матрена обхватила Нюру за костлявые плечи, повисла на ней. Нюра всхлипнула и икнула. Петли затянулись, ноги старух подкосились.

23.48.

Детский сад № 7

Пятилетние Рита и Маша лежали рядом на кроватях с открытыми глазами и смотрели в потолок. Остальные 16 детей спали. За стеной нянечка и сторож занимались любовью.

За окнами проехала машина. Полосы света заскользили по потолку.

— Дракон, — сказала Маша.

— Не-а. Жираф. — Рита шмыгнула носом.

Нянечка глухо ойкала за стеной.

— А чего там Нина Петровна делает? — спросила Маша.

— Они с дядей Мишей душатся.

— Как это?

— В постели голые лежат и душатся. Руками.

— Зачем?

— От этого дети бывают. И для удовольствия. Мои папа с мамой это часто делают. Разденутся голыми — и давай. А твои делают?

— А у меня нет папы.

Замолчали. Снова проехала машина. И еще одна.

— Ой... ну... ой... ну... Миш... ну не хочу я так... — бормотала нянечка за стеной.

Маша подняла голову:

— Рит. А давай душить друг друга?

— А у нас дети будут.

Помолчали. Рита подумала:

— Нет, не будут.

— Почему?

— Мы же не дядя и тетя.

— Ага! Тогда — давай, а?

— Давай. Только надо догола раздеваться.

— Да ну! Холодно. Давай так!

— Если не по-голому — не получится.

— Да?

— Ага.

Они долго снимали с себя пижамы. Легли в кровать Маши. Взяли друг друга за шеи. И начали душить.

Вышеупомянутые Лукашевич, Валера, Алекс, Матрена и Ритаво время процесса удушения не увидели ничего особенного.

Зато Зельдин, Петюх, Никола, Нюра и Машанаблюдали сначала череду оранжевых и алых вспышек, которые плавно перетекли в угрожающее багровое сияние. Затем багровый свет стал мутнеть, голубеть, синеть и вдруг распахнулся громадно-бесконечным пространством. Это был невероятно просторный, пепельно-серый ландшафт, озаряемый с темно-фиолетового неба огромной полной луной. Несмотря на ночь, было светло как днем. Луна подробно освещала невысокие руины выжженного города. Звездная россыпь сверкала в небе. Посреди руин шла обнаженная женщина. От ее белого, облитого лунным светом тела исходил завораживающий покой. Она не принадлежала миру, по праху которого ступала. В руинах и пепле лежали покалеченные взрывом люди. Некоторые стонали, некоторые были уже мертвы. Но стоны людей не нарушали покоя женщины. Она плавно двигалась, переступая через мертвых и стонущих. Искала что-то другое. Наконец она остановилась. Среди оплавленных кирпичей лежала смертельно раненная щенная сука. Большая часть ее тела была сожжена, кости ребер торчали сквозь клочья шерсти и кожи. Тяжело дыша и слабо повизгивая, она старалась разродиться. Но сил на роды уже не оставалось. Собака умирала, вздрагивая всем изуродованным телом и бессильно напрягаясь. Кровавая слюна тянулась с ее алой пасти, розовый язык вывалился.

Женщина опустилась на пепел рядом с собакой. Положила свои белые руки на опаленное брюхо суки. Нажала. Грязно-кровавые ноги собаки слегка раздвинулись. Она слабо взвизгнула. Из чрева ее стали выдавливаться щенки: один, другой, третий, четвертый и пятый. По телу суки прошла судорога. Она покосилась безумным влажным глазом на женщину, зевнула и умерла. Мокрые черные щенки вяло шевелились, тычась мордочками в серый пепел. Женщина взяла их на руки, приложила к своей груди. И слепые щенки стали пить ее молоко.

Осыпь очередных снарядов легла совсем рядом — угол десятиэтажного дома с грохотом обвалился, подняв тучу пыли, два киоска, «Союзпечать» и «Мороженое», разлетелись в щепки, фонарный столб рухнул, перегородив перепаханный воронками проспект.

— Товарищ комбриг, вам бы лучше в подвал спуститься, — в третий раз произнес Карпенко.

Вахрушин, сцепив руки за спиной, смотрел через разбитую витрину на горящий автобус. С потрескавшегося потолка посыпалась штукатурка.

— Иван Терентьич, — проговорил замполит, подходя к Вахрушину, — прав лейтенант, опасно здесь. Пойдем в подвал.

Комбриг резко обернулся:

— Я сам знаю, где мне быть! И в няньках не нуждаюсь. А ты, лейтенант, вместо того чтобы ходить за мной по пятам, взял бы автомат да пошел бы во-о-он туда! Там бы больше пригодился.

Карпенко удивленно смотрел на комбрига.

— Иван Терентьич, — качнул головой замполит, — ну зачем ты так. Он ведь приставлен к тебе. Охранять должен.

— Охранять! — Вахрушин отшвырнул ногой обсыпанный штукатуркой круг сыра и принялся расхаживать по магазину. — Меня уже незачем охранять. Теперь пусть сами себя охраняют.

В магазин вбежал Колтунов. Лицо его было бледным и растерянным.