Раймон Руссель - Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века

— В первый раз выслушав этот план, я счел его совершенно нелепым; через несколько ночей — уже не столь, возможно даже и выполнимым; к концу недели, когда мы с ней страстно взвесили все альтернативы, он показался ничуть не безрассуднее прочих. Мой ангел, в соответствии со своим «трагическим взглядом» она и не ждала, что новое общество заработает в наивном смысле этого слова: разве такое бывало хоть с одним из людских учреждений? В нем проявятся пороки его добродетелей; ежели, не пресеченное в зародыше мародерствующими насильниками, оно вырастет, то и изменится и утвердится в формах и ценностях, весьма и весьма отличных от задуманных его основателями, кодифицируя, институционализируя и извращая свой исходный дух. Тут ничем не поможешь.

— Видывал ли свет подобную женщину? С уважением, потом в последний раз пылко расцеловал я ее. Поутру мы напоследок отлюбили друг друга, и, пока моя рука замешкалась на ее левой груди, она преспокойно объявила о своем намерении из символических соображений ампутировать по прибытии в свое девичье царство эту самую грудь и убедить своих сподвижниц последовать ее примеру в качестве своего рода обряда посвящения. «Мы найдем этому практическое оправдание, — сказала она. — „Чтобы лучше натягивать наши луки“, и т. д. Но на самом деле смысл будет тот, что с одной стороны мы всецело женщины, а с другой — всецело воины. Может статься, мы назовем себя Безгрудыми».

— «Это выглядит крайностью», — заметил я. Она отвечала, что для выживания всему непримиримо новаторскому требуется определенный экстремизм. Последующие поколения, полагала она, войдя в колею и разнежившись, сочтут обычай предков варварским и отдадут честь его символизму разве что символической маммектомией — возможно, декоративным шрамом или косметической отметиной. Не важно, все преходяще.

— На том мы и порешили: с тысячью благодарностей, что она открыла мне глаза, тысячью добрых пожеланий успеха ее дерзкому предприятию и многими тысячами динаров, чтобы его под держать (ради портативности и безопасности она обратила их в фиал с бриллиантами, который носила во влагалище), я, посвятив в наш секрет ее отца везиря, объявил о смерти девушки, а сам тайно отправил ее в один из своих замков на далеком озере, где она и готовилась к экспедиции на запад, пока вокруг нее собирались будущие компаньонки, показные жертвы моей новой политики. Примерно треть из них, извещенная о своей судьбе, выбирала сохранить свое девство — с негодованием, сожалением или благодарностью; остальным двум третям, каковые, кто ведает, в каком настроении, выбирали вступить в новое сообщество обесплевенными, я даровал подобные фиалы драгоценных камней. Чуть меньше пятидесяти процентов из их числа оказались в результате проведенной со мной ночи беременными, и таким образом, когда первый отряд из двухсот пионерок отправился через западные пустыни, по сути дела их было около двухсот шестидесяти. Поскольку я продолжал эту политику на протяжение почти двух тысяч ночей, общее число пилигримш и не родившихся еще детей, отправленных из Самарканда на запад, составляло примерно две тысячи шестьсот человек; с учетом того, что обычная пропорция среди новорожденных младенцев мужского пола чуть превышает пятьдесят процентов, более, вероятно, высокого, нежели обычно, процента самопроизвольных выкидышей и детской, как и материнской, смертности, что обусловлено тяготами путешествия и освоения новых территорий, и пренебрегая — не нужно терять головы — возможностью массового обращения в рабство, насилия, бойни или стихийных бедствий, число первопроходцев Страны Безгрудых как минимум равно числу ночей, прошедших до тех пор, пока наконец с островов Индии и Китая до меня не дошло известие Шахрияра о твоей сестре.

— Об успехе или провале матерей-основательниц мне ничего не известно; я сохраняю неведение по собственной воле, дабы ненароком не узнать, что посылал их в конечном счете к Разрушительнице удовольствий и Разлучительнице собраний. Самаркандский люд так никогда против меня и не поднялся; в отличие от Шахриярова, мой везирь не испытывал никаких затруднений с вербовкой приносимых в жертву девственниц; более того, хотя официально моя дань вдвое превышала потери моего брата, около половины девушек оставались добровольцами — исходя из этого, я заключаю, что их истинная судьба ни для кого не составляла секрета. Судя по тому, что я знаю, моя первая любовница никогда на самом деле и не собиралась основывать свою гинократию; весь ее план был, чего доброго, простой уловкой; возможно, все они украдкой пробрались обратно на родину со своими драгоценными фиалами в качестве приданого, повыходили замуж и живут в открытую прямо у меня под носом. Какая разница: ночь за ночью я укладывал их в постель, объяснял, какой им предстоит выбор, и затем либо хмуро раздевал и прободал их, либо проводил ночь в непорочном сне и беседах. Высокие и малютки, смуглые и блондинки, стройные и пухленькие, холодные и пылкие, смелые и застенчивые, умные и недалекие, хорошенькие и дурнушки — я переспал со всеми, со всеми переговорил, всеми обладал, но мною владело только отчаяние. Хотя по их согласию я и овладел многими, ни одну из них я не хотел. Новизна потеряла для меня свое обаяние, а потом и новизну. Я начал ненавидеть неведомое: чужое тело в темноте, чуждое прикосновение и голос, бесконечную выставку. А жаждал-то я всего лишь того, с кем мог бы продолжить историю своей, то есть нашей совместной жизни: любящую подругу, любящую жену, которую я хранил бы как сокровище, жену, жену.

— Когда от моего брата пришло второе послание, оно оказалось чудесным повторением того фатального первого шесть лет тому назад; я препоручил царство своему везирю и тут же отправился в путь, полный решимости встретиться с Шахразадой, которая так уломала и заболтала Шахрияра обратно на путь жизни, что он собрался на ней жениться. «Возможно, у нее есть младшая сестра», — говорил я себе; если так, не стану ни о чем разузнавать, не потребую никаких рассказов, не поставлю никаких условий, а смиренно передам свою жизнь в ее руки, расскажу ей все о двух тысячах и двух ночах, которые привели меня к ней, и упрошу ее закончить эту историю так, как ей заблагорассудится, — либо последним всему «доброй ночи», либо (что я могу лишь смутно предвидеть, словно зарю иного мира) каким-то ясным, чудесным и свежим «доброе утро».

Дуньязада зевнула и поежилась.

— Не представляю, о чем это ты говоришь. Неужели ты ожидаешь, что я поверю во все эти нелепицы о безгрудых пилигримах и «трагическом взгляде»?

— Да! — вскричал Шахземан, откидывая голову на подушку. — Они слишком существенны, чтобы быть ложью. Вымысел — возможно, но тот, что истиннее фактов.