Владимир Зарев - Разруха

Так Боян добрался до причины своего растущего презрения к Краси Дионову. Тот имел глупость верить в то, что деньги его, вот уж действительно — мелочь пузатая. Боян перестал сорить бешеными чаевыми, и тут же почувствовал разницу. Льстивая родственная улыбка бармена Жана быстро сменилась преклонением и подлинным уважением. Боян сразу же повзрослел, отдалился от всех и демонстрировал свою щедрость, только если чувствовал себя особенно счастливым, а это случалось с ним все реже и реже…

Наша дружба с Бориславом развивалась легко и увлекательно, как криминальный сюжет. Не менее трех раз на день он мне звонил, подробно рассказывая о своих перипетиях: что́ купил и кому продал, сколько на этом заработал и в каком дорогущем магазине они с Валей оставили залог за партию плитки для ванной комнаты в их новой квартире. Валя вырывала у него телефонную трубку, ее восторженный голос забрасывал меня подробностями.

— Марти, поскольку мне некому это рассказать, а новости просто напирают изнутри, — она имела в виду, что в нынешние времена опасно хвастаться своим благополучием, — только тебе могу… ты единственный, кому… Джакузи… это что-то, ванна у нас — шик и блеск, но если ты увидишь краны и душ… полный отпад, по двести долларов каждый! Я говорю своему, давай купим другие, они тоже золотые, по сто десять долларов штука, а он ни в какую… нельзя, говорит, ведь и Марти будет в джакузи купаться. Он за тебя что хошь отдаст!

— Вы меня не сварите в вашем джакузи? Поосторожнее, а то болгарская литература осиротеет, я ведь национальное достояние!

— Ха-ха-ха!.. Тебе все шуточки, но чтоб ты знал, наше джакузи — с тройным заземлением. Когда я тебе запущу массаж и «колючие» струи, слюни пустишь от восторга! А ты слышал, Чоко снова лоханулся? Ему подсунули подделку под майсенский сервиз, но на тарелках не было печатей со скрещенными саблями. А что это за Майсен без сабель, Марти? Можешь себе представить, как Чоко… ха-ха-ха… — она бесхитростно радовалась чужому несчастью, как ребенок при виде невиданного ранее экзотического животного.

Я отключал слух, варил себе кофе или читал газету, под журчание ее непрерывной болтовни мог сварганить на кухне какое-нибудь нехитрое блюдо. На свою голову нашел им среди своих знакомых архитектора, специалиста по внутреннему дизайну, который взялся придумать им оформление и меблировку новой квартиры. Теперь они заставляли меня участвовать во всех их задумках, порой мы целый день бродили по магазинам импортной кухонной мебели в центре города — их интересовало все только итальянское: мебель, стиральные и посудомоечные машины, ламинированный паркет и кондиционеры. Валя подробно расспрашивала, поражалась, ругала продавщиц за безбожные цены, но сделав свой выбор, утирая пот со лба, ничего не покупала, откладывая «на потом» — ведь все в их квартире, от занавесок и постельного белья до мягкой мебели из натуральной кожи в гостиную, тоже итальянской, должно было быть с иголочки.

— Ты только глянь на мои ногти, — она нервно тыкала ими мне в лицо — я уже и витамины пью, по семь долларов за баночку, но ведь стирать приходится руками, бедные мои рученьки…

— Валя, уймись, — сердито окорачивал ее Борислав.

— Что, скажешь: не так? Я твои трусы-носки стираю вручную! И рубашки, и остальное… Если бы я не берегла копейку, ты бы давно остался без штанов. Скажи ему хоть ты, Марти!

Изредка ему удавалось дожать меня, и тогда я выводил его поиграть в бинго. Мне приходилось придумывать для Вали отмазку, и чем неправдоподобней и абсурдней она была, тем больше Валя была склонна ей верить. По моей версии, мы ездили в Банкя, к моему другу Живко, преуспевающему бизнесмену, который увлекся собирательством картин. А на самом деле устраивались в каком-нибудь задымленном бинго-клубе или в салоне игровых автоматов на бульваре «Витоша». Борислав играл азартно, очертя голову, не жалея денег, всегда готовый терять. Я зевал от скуки, перечитывая газеты от корки до корки, нередко он давал мне по десять левов, подталкивая к покер-автоматам, но в отличие от него, я жаждал выиграть, мечтал обхитрить это дурацкое устройство и по этой причине неизменно проигрывал. Он наслаждался своей личной свободой, отнимая у меня мою, словно свобода была жидкостью, а мы с ним — сообщающимися сосудами, механически связанными труднообъяснимой бессмыслицей. Меня смертельно напрягали две вещи — постоянная необходимость следить, чтобы он втихаря не напился, потому что после первой же рюмки становился неуправляемым (мне приходилось не спускать с него глаз, сопровождая даже в туалет), и невероятные усилия вытащить его поздно ночью из этого средоточия страсти. Он прикипал взглядом к задымленному экрану компьютера с ледяным, отстраненным, каким-то запредельным спокойствием, словно поставив на кон человеческую жизнь, но не свою, а чью-то, совершенно ему безразличную. Это занятие изменяло его до неузнаваемости, невозможно было оторвать его от него самого, от этого полуобморочного сна, потому что его страсть была подстать забытью. Обычно он играл до тех пор, пока не проигрывал все деньги.

— Как тебе не стыдно! — в бешенстве шипел я, — ты пустил на ветер двести левов, а рядом полно людей, которым не хватает на хлеб!

— Стыдно! — не спорил он с невинностью разумного младенца, — но мне хочется играть!

Каждые полчаса звонила Валя, они настолько были привязаны друг к другу, что без него она впадала в панику.

— Ждем Живко перед его виллой, — бормотал он в трубку, — не могу сейчас говорить…

— Почему?

— Перед охраной неловко… — безумие этой фразы на какое-то время лишало ее дара речи.

— Так чего вы там торчите с этой охраной, дождь на дворе, стемнело уже… Этот ваш Живко и без того не слишком щедр… Дай трубку Марти.

— Алло, Валюшка? Не беспокойся, он ни капли… — юлил я, с трудом сдерживая раздражение, мне хотелось придумать что-то успокаивающее и радостное, даже не столько для нее, сколько для себя. Я нажимал отбой, в зале было нечем дышать; от лютого сигаретного дыма, запаха сохнущей на теле мокрой одежды и миазмов человеческой алчности у меня нестерпимо болела голова; числа выстраивались на мониторе, как речь заикающегося идиота, мне хотелось заорать или от души шлепнуть по какому-нибудь пробегающему мимо девичьему заду. Я допивал свою пятую за день чашку кофе и перечитывал газетную статью об очередном скандале в парламенте.

— Вот увидишь, Марти, скоро мы разбогатеем. По-настоящему разбогатеем. Откроем свой антикварный магазин… Ты держись за меня, со мной не пропадешь, я уже все разнюхал, — в его устах это слово звучало ужасно смешно, но, бог весть почему, мне становилось грустно.