Пол Бейти - Продажная тварь

— Нарушение привязанности. Неадекватное социальное поведение, сопровождающееся состоянием тревоги и связанное с проблемами личностного роста. Первые признаки наблюдаются примерно в возрасте пяти лет. Как следует из пунктов 1 и/или 2 ниже, НП может тянуться годами, продолжаясь и в зрелом возрасте.

1. Хроническая неспособность сформировать адекватный возрасту эмоциональный отклик или инициировать привязанность в моменты социализации (например, когда реакция ребенка или взрослого на родителей, воспитателей или чернокожих возлюбленных представляет собой смесь приятия, отторжения и избегания утешения. Может проявлять сдержанную подозрительность).

В популярном пересказе: ниггер морщится и шарахается от малейшего прикосновения. Обливается то холодным, то горячим потом. У него практически нет друзей. Он или смотрит на вас так, словно вы спустились с небес, или плачет как баба.

2. Размывание привязанности. Выражается в неразборчивой социализации при одновременной неспособности к избирательности и тесным отношениям с чернокожими и др. (например, чрезмерная фамильярность с малознакомыми людьми и неизбирательность в выборе объекта привязанности).

В популярном пересказе: это когда ниггер трахается с белыми шлюшками из Калифорнийского университета в Риверсайде.

Удивительно еще, что мы так долго с ней протянули.

Я смотрел на ее размытый силуэт в ванной, а потом она выглянула из-за клетчатой, как шахматная доска, занавески. Я и забыл, что у нее тело — цвета темного шоколада. И как она прекрасна со своими мокрыми кудряшками, налипшими на щеки. Иногда поцелуй самый сладкий — когда он короткий. Ну а ее выбритый лобок можно обсудить и в другой раз.

— Бонбон, сколько у нас времени?

— У нас с тобой — с этой секунды и до бесконечности. Если же ты про сегрегацию, то хочу успеть до Дня гетто. На это у меня в запасе полгода.

Марпесса затащила меня в ванную и вручила тюбик с абрикосовым скрабом, который так и лежал у меня с тех пор, как мы расстались. Я втирал гранулы эксфолианта ей в спину мягкими полукруглыми движениями, словно писал ей послания. Она всегда умела их читать.

— Потому что что этот ниггер Фой, что остальной мир — рано или поздно они до тебя дотянутся. Плюнь ты на эту сегрегацию. Ты же знаешь, что они не очень-то обожали Диккенс, еще когда он существовал.

— Так это ты сидела в той машине сегодня?

— Да, блин. Каз с братом забрали меня после работы, и мы поехали в Диккенс, а потом пересекли эту белую черту, которую ты нарисовал. Знаешь, как будто ты попал на отвязную вечеринку, и гремит музло, и в груди долбит бит, и ты думаешь: умри я прям щас — и мне было бы до пизды . Что-то вроде этого. Пересечь черту.

— И ты кинула в него этот сраный апельсин. Я так и знал.

— Да, и попала в его мерзкую харю.

Она прижалась ложбиной своей пышной попы к моему паху. Ей надо было возвращаться к детям, и времени у нас было в обрез, но она меня знала и знала, что нам долгих часов не нужно.

Марпесса хоть и заводилась как будто ей семнадцать, все равно считала, что обороты нужно набирать постепенно. Она работала по выходным, да еще сверхурочные, поэтому мы встречались по понедельникам и вторникам. Ходили по вечерним магазинам, в поэтические кофейни и, что было для меня труднее всего, в Комеди-клаб «Лихва». Марпесса отрицательно отнеслась к моей шутке с Академией Уитон и считала, что мне нужно развивать чувство юмора и научиться рассказывать шутки. Когда я заартачился, она сказала:

— Слушай, ты не единственный черный, который не может трахаться, но я отказываюсь встречаться с единственным человеком на земле, лишенным чувства юмора.

О том, что Лос-Анджелес — чудовищно расово сегрерированный город, говорит все — от музыкальных клубов и тюрем до того факта, что корейские фургончики с тако встречаются только в белых кварталах. Но стендап-клубы — это настоящие центры социального апартеида. Диккенс тоже внес свою скромную лепту в старую традицию черных шутников, организовав вечера «открытого микрофона» под эгидой дам-дамовцев. Каждый второй вторник заведение превращалось в клуб на двенадцать столиков под названием «Комедийный процесс и форум за свободу афроамериканских шуток и острот, где с лихвой афроамериканских юмористов, которые…» — мне никогда не хватало терпения дочитать до конца транспарант, который начинался над вывеской пончиковой и заканчивался в дальней точке парковки. Я просто называю это «Лихва» — поскольку, несмотря на заявления Марпессы, что у меня нет чувства юмора, в нашей стране — с лихвой унылых черных парней, которые, как любой черный спортивный комментатор, стремящийся выдать себя за умного, злоупотребляет словом «лихва».

Например:

Вопрос: Сколько нужно белых, чтобы вкрутить лампочку?

Ответ: С лихвой! Потому что они украли ее у черного! У Льюиса Латимера [163] Льюис Латимер (Lewis Latimer, 1848–1928) — афроамериканец, известный изобретатель. , который изобрел и лампочку, и с лихвой всякой другой фигни.

Уверяю, шутка с лихвой сорвала бы аплодисменты. Любой чернокожий, независимо от его политических взглядов, в глубине души считает себя круче всех в мире в трех вещах: в баскетболе, рэпе и умении шутить.

Это я несмешной? Слышала бы Марпесса моего папочку! Когда черные стендап-клубы переживали свой рассвет, он таскал меня на вторничные «открытые микрофоны». История афроамериканского движения знает только двух человек, начисто лишенных способности шутить: это Мартин Лютер Кинг-младший и мой папочка. Ведь даже в нашей «Лихве» местные «комедианты» иногда могут непреднамеренно сказать что-нибудь смешное. «Я прослушиваюсь у Тома Круза на роль в его новом фильме. Том Круз играет умственно-отсталого судью…» Проблема «открытых микрофонов» в Диккенсе состояла в отсутствии ограничений по времени, потому что «время» — концепция белых, и это сочеталось с тем, что у моего отца не было и чувства времени. По крайней мере доктору Кингу хватало ума не шутить. Отец же шутил так же, как заказывал пиццу, сочинял стихи или писал докторскую — в формате АПА, Американской психологической ассоциации. Выйдя на сцену, он представлялся, потом объявлял название шутки. Да-да, название шутки. «Это шутка называется „Расовые и религиозные отличия среди пьющей клиентуры“». Потом излагал резюме шутки. То есть вместо того, чтобы просто сказать: «Приходят в бар раввин, падре и негр», отец вещал: «Субъектами данной шутки являются трое мужчин: двое из них — лица духовного звания, первый представляет иудаизм, второй — католицизм. Вероисповедание афроамериканского респондента и уровень его образования не указаны. Действие разворачивается в лицензированном питейном заведении. Нет, погодите, в самолете. Ой, простите, ошибся. Они собираются прыгать с парашютом». Наконец, откашлявшись, он придвигал к себе микрофон и приступал, как он говорил, к «основному содержанию» шутки. В комедии всё как на войне. Если шутки удались, то они убивают. Если не удались, считай себя убитым. Но отец на сцене не убивался. Он мучился за безымянного несмешного чернокожего, который, как и инопланетная жизнь, все-таки где-то есть. Я видел примеры самопожертвования, но даже они были смешнее моего отца. В клубе не было ни предупреждающих гонгов, ни длинных тростей, с помощью которых можно было бы стащить отца со сцены. Под общее улюлюканье он рассказывал свою шутку от названия до «Выводов». Выводами из шутки были многозначительный кашель, зевота или гул неодобрения. Под конец еще он цитировал список источников: