Ольга Лукас - Рассказы к Новому году и Рождеству [антология]

Просто проверить. Убедиться, что Сагарян жив и более-менее здоров. Никогда и ничего Одинцов, пожалуй, не желал так сильно: лишь бы с его главным врагом все было в порядке. Тогда остановилась бы мясорубка, с утробным хрустом проворачивающая его душу. И ничего больше не надо. Разумеется, Одинцов вовсе не собирался заявляться в гости к главному инженеру — от эдакого сюрприза Сагаряна наверняка и впрямь хватил бы инфаркт. Хотел убедиться, что во дворе стоит именно та машина, успокоиться и уйти.

Автомобиля возле дома не оказалось. Но виднелись свежие следы, быстро исчезавшие под снегопадом. Вроде Сагарян ездил с водителем. Какая машина тут была? Могла быть любая… В нерешительности побродив туда-сюда и совсем замерзнув, Одинцов зашел в подъезд. Подняться, что ли, на второй этаж, и послушать, что происходит за дверью. Если там басит Сагарян, можно с облегчением сворачивать комедию и ехать домой. Со спокойной совестью.

На площадке, возле почтовых ящиков, Одинцов едва не столкнулся с девушкой в накинутой на плечи шали. Девушка обернулась, тихо ахнула и выронила пачку писем, а Одинцов, разглядев ее, шагнул назад и едва не полетел с лестницы.

— Пашка, ты откуда тут взялся? — вполголоса спросила Женя, та самая, светловолосая маленькая Женя, техник.

— Я это… — Одинцов почувствовал себя распоследним ослом. Угораздило же сюда притащиться. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, потом Одинцов бросился собирать рассыпанные по полу письма и, наконец, выговорил:

— Я только спросить хотел… это ведь ты звезды расклеила и открытку принесла, да?

— Тебе Валентина Ивановна рассказала? А ведь я просила ее не говорить.

— Да никто мне ничего не говорил. Ну, в общем, это. Спасибо и с наступающим. — Одинцов всучил Жене торт и, цепляясь за перила, похромал вниз.

— Погоди, — Женя его догнала, осторожно придержала за рукав пальто. — Ну погоди же, Паш, письма-то отдай, ты с собой их заберешь? — И засмеялась. — Давай хоть к нам зайдем. Чаю хочешь?

— Нет-нет, спасибо, я тороплюсь. — Одинцов попытался пробраться мимо девушки, но она, маленькая, так удачно встала посреди лестницы, что путь ему оставался только наверх. Тем временем распахнулась дверь, и женский голос полюбопытствовал:

— Женя, там кто?

— Мам, это Паша, он из нашего КБ!

— Чего вы там стоите мерзнете?

Одинцов неохотно двинулся наверх — теперь дальнейшие попытки смыться выглядели бы жалко и невежливо, — а потом увидел, куда его так настойчиво подталкивает Женя. Дверь стояла распахнутой у той самой квартиры на втором этаже, возле которой Одинцов намеревался подслушивать в надежде услышать голос Сагаряна.

— Э, нет-нет-нет! Туда я не пойду! — Одинцов отгородился от девушки портфелем и авоськой с мандаринами, а затем его прямо-таки впечатал в перила бас Сагаряна, донесшийся из озаренного ярким светом коридора. Сознание за единый миг превратилось в бурный поток всякого вздора: кем Женя — маленькая блондинка Женя — приходится огромному, чернущему, как ворон, Сагаряну? Точно не родственницей, и фамилии у них разные. Так кем же — неужто любовницей?! Эй, полегче, какая любовница, когда там, в квартире, ее мать. И что сделает Сагарян, когда увидит его на пороге: свалится со вторым инфарктом или вытолкает прочь? В голове Одинцова на бешеной скорости прокрутилось кино вроде комедийно-гайдаевского, где он бегает от разъяренного Сагаряна по большой квартире, как Шурик от Феди (весовые категории у них были еще более комично-контрастными, чем у киногероев), и в финале Сагарян потчует его таким пинком, что Одинцов кубарем катится по лестнице, врезается в почтовые ящики, ему на голову и за шиворот сыплются письма и открытки, следом летит портфель с чертежами и палка копченой колбасы, а в конце весело прыгают по ступеням мандарины из авоськи. Видимо, впечатление от воображаемой сцены настолько живо отразилось у Одинцова на лице, что Женя снова засмеялась и сказала:

— Да не бойся, он тебя не покусает.

— А… он тебе кто вообще?

— Ты разве не знал? Он мой отчим. Но он мне роднее отца, я его с детства папой зову.

— Вот оно что…

Тут на пороге квартиры появился Сагарян, с виду вполне бодрый, и уставился на Одинцова как на говорящую мартышку в балетной пачке.

— Э… Здрасьте, Григорий Авакович. — От души отъединилось что-то очень тяжелое, будто отстыковалась последняя ступень от выходящего на орбиту корабля, и Одинцов, жиденько улыбнувшись, ляпнул самое нелепое из возможного:

— Мне сказали, что вы в больнице.

— А я вас разочарую: сегодня меня выписали. Подозревали инфаркт, оказалось — невралгия. Представляю, что про меня бабы-сороки в КБ растрещали — небось хоронить уже собрались?

Облегчение щекотным теплом растекалось по жилам, будто алкоголь. Бессмысленно улыбаясь, Одинцов смотрел на своего живого и здорового врага — или не врага уже? — и думал: вот оно, чудо. Настоящее чудо. Самое важное он узнал. А теперь пора убираться восвояси.

— Ну и куда вы? — окликнул его Сагарян. — Заходите, раз уж пришли.

Сопровождаемый счастливой Женей, Одинцов вошел в прихожую. Поздоровался с миниатюрной женщиной средних лет. Сагарян исчез, но вскоре появился в гостиной с какой-то бумагой. Показал ее Одинцову:

— И раз уж вы сами заявились, расскажите-ка мне про это вот. Во всех подробностях.

В толстых пальцах Сагарян сжимал мятый листок с одинцовским наброском.

— Что это такое, вы давно над этим работаете?

— Самолет, который отправится в космос… — пробормотал Одинцов, будто в трансе. — То есть это, конечно, не самолет, а космический корабль будущего. Многоразовый космический корабль. — Тут его осенило, и он посмотрел на Женю, расстилающую скатерть: — Это ведь ты взяла рисунок?

— Я. А то ты сам ни за что не собрался бы показать. — Быстро улыбнувшись, девушка скрылась на кухне.

— Ну, так я вас слушаю, — нетерпеливо произнес Сагарян.

Одинцов вернулся в коридор за портфелем, вытащил папку с проектом и протянул главному инженеру. Сагарян просматривал записи и чертежи, сначала скептически хмыкая, а вскоре — в нехарактерном для него глубоком и долгом молчании, вчитываясь все медленнее и пристальнее. Одинцов отвернулся к большому книжному шкафу: он был из тех гостей, которые при любом удобном случае принимаются изучать хозяйскую библиотеку. На полках теснились книги по истории космонавтики. Одинцов вытащил наугад издание, о котором прежде не слыхал, несмотря на увлеченность темой. Распахнул на середине и замер. С черно-белой фотографии в углу страницы на Одинцова смотрел он сам. В точности этого человека Одинцов каждое утро видел в зеркале. Серьезные глаза со странно светлыми, почти белыми, очерченными темной каймой радужками, очки, сухое, ничего не выражающее лицо, тонкий прямой рот, прямые, как по линейке, брови. Мелким шрифтом внизу: труднопроизносимые немецкие имя и фамилия. Скупая биографическая справка. Ученый-конструктор, занимался баллистическими ракетами, работал с Вернером фон Брауном. Участник Сопротивления. Обвинен в заговоре против Гитлера, расстрелян осенью 1944-го.