Алексей Шерстобитов - Онколига [СИ]

Было несколько предположений, куда ее могли деть, постепенно отец перешерстил все, но поиски и прошедшие годы не дали ничего. Не смог он добраться только до одного человека, поскольку не мог его подозревать или обвинить в чем-то без, хотя бы, какой-то наводки, но чувствовало сердце причастность к пропаже Саши «Нечая», которого и намеревался он посетитьчерз пару лет после произошедшего несчастья, да тот сначала, был арестован, а потом исчез на несколько лет за границей. Так все и кануло в Лета, пока недавно «Полторабатька» не узнал о его возвращении. Попасть в гости к старому знакомцу, ради пару животрепещущих вопросов, Иван предполагал перед самым озвученным диагнозом, но дальнейшая закрутившаяся суета, прошедшие почти двадцать лет с момента пропажи его девочки, постоянно откладывали это мероприятие, которое могло закончится, как угодно…

Дочь, если осталась в живых, должна была вырасти, ей недавно должен было исполниться двадцать лет. Все приметы, которыми мог пользоваться родитель: серебряные сережки в виде крестиков и отсутствие половинки фаланги мизинца на левой руке — последствие маленького несчастного случая.

Эта девочка — единственный человек, которого он до сих вспоминал с теплым чувством, и который для этого человека, что-то значил!

Вся история тогдашней эпопей закончилась, разогнав в разные углы жизненного ринга и следователя и подследственного. Узнав о произошедшем, Иван был вынужден искать любые ходы для скорейшего освобождения, самым коротким оказался — замена следователя, что повлекло взыскания и выговоры для Андрея Михайловича, прекрасно понимавшего от куда «дует ветер», и что подсказало — он на веном пути, иначе зачем предпринимать подобные действия.

Последнее, что он сделал, перед передачей дел другому следователю — посадил «Полторабатька» в «пресс-хату» в надежде, что тот предпочтет признаться, чем потерять здоровье. Сталин легко вынес пять дней, последние три оказались уже прессом криминального мира, для достижений целей, ради который была украдена семья, но понимая, что любое согласие — это, скорее всего, смерть жены и дочери (первой уже не было в живых, да и остальных не собирались оставлять на этом свете никого, в том числе и Ивана).

С этим вот взаимно располагающим чувством и встретились оба далеко, не здоровых человека в палате ОД на химиотерапии чуть больше месяца назад, с чего мы и начали это повествование. Именно поэтому не понимал Хлыст хорошего отношения к себе, и чувствовал себя виноватым Сталин, и именно поэтому считал должным рассказать о себе все, но не знал, когда это сделать лучше и с чего начать…

Посредник ждал в кафе, несколько пачек с ампулами дорогого препарата, обязанного облегчить участь Хлыста, уже была наполовину оплачена — вынужденная контрабанда только удорожала и без того недешевые медикаменты, но они того стоили. Причиной вынужденного обращения к услугам контрабандистов стал недавно принятый совершенно неразумный закон (Федеральный закон «Об обращении лекарственных средств, поправка от 1 января 2016 года)…

Хлыст выглядел обрывком старой тряпки, висящей на двери скотного двора, от которой каждый раз, проходя мимо, козы отрывали клок. Силы почти покинули его, он уже не ходил, стоять не мог совсем, но зато накатывал несколько километров в день на подаренной ему Сталиным, как он называл — «тачанке с электроприводом», с управлением на одном из подлокотников кресле — каталке:

— Вань, ну, блин, и агрегат на нем же и следить, и в погоню за кем-то, да хоть в космос — прямо жить захотелось! И еще, когда разгонишься, вся вонь от моей тухнущей башки позади остается!

— Угу, то-то народ шугается, когда твое забрало с подбородка ветром сносит…

— Эт да… Ну так чего делать-то… Только вот не пойму я, зачем ты…, ну в смысле почему ты так…, мы тогда врагами расстались…, я ведь тогда…

— Да и я тогда тебя так вот…, хотя, честно говоря не думал, что тебя твои так вот причешут… За что тебя начальство то невзлюбило?

— Зависть, я же и так кого только не брал в свою группу по блату — балласт, типа, работают…, медальки за раскрытие и так далее, получают, потом на повышение уходт, и от туда, как положено, сверху на голову гадят! А сколько раз, бывало, потрудишься, уже материалы дела подготовишь, уже на ознакомление подследственному предоставляешь, а тут бац, и другого следователя вместо меня, а он не в «зуб ногой»…, ну чаще-то такое делали, что бы, вот как тебя отпустить и дело развалить… Знаешь как: пустили по следу бультерьера, он напал на след, нашел по нему кого нужно, доказал, а кто-то взял все это показал, и как готовый, опасный для клиента продукт, и продал его…, а ты в ж. е! даже премию не получил, поскольку в пустую поработал…

— Что и кроме моего еще такие моменты были?

— Ну ты то не первый такой и не последний… Ну а теперь, Семеныч…, ну вот скажи, зачем тебе вся эта кутерьма с моим снятием то нужна была, ведь понимал, что сам я тебя через месецок выпущу, ну зачем?!

— Да понимал я, дружище это лучше тебя самого, что не меньше месяца ты меня продержишь! Говорить с тобой бесполезно, ты же не уговариваемый, не подкупаемый…, нууу иии…

— Вот именно, что «ну и»… — нет ничего такого, мне кажется, что бы вытерпеть тогда не мог, для же тебя было… Сидел, как у Бога в запазухе, все, что хочешь у тебя было…, от коньяка, до арбузов — в шоколаде ведь чалился… Ну что тебе так встряло то?

— Ты ведь обо мне ничего не знаешь… Зачем тебе все это?..

— Да кажется мне, что ты что-то передо мною искупаешь, что ли… Хм… А ведь нечего тебе искупать-то!.. Мы ведь не на одной баррикаде то были…, по разные стороны, друг на друга через прицел смотрели, а не с открытым забралом в переглядочки игрались!..

— Ну хорошо…, надеюсь я на твою порядочность… В общем, не было никого преступления, потому и деньги в банке целы…, из своих личных кубышек я и «босякам» и шпане отчинил, что бы видимость создать, была на то причина — подкинул я тебе фуфель расследовать, сам его и заварил, да не рассчитал, что жена дура!.. — влип я по полной, Андрюха — это самый тяжелый и страшный кусок моей жизни, а ты невольно встал со своей принципиальностью между мною и возможностью спасти семью…

— Это как так…

— Да вот так! Пока я на нарах пузо почесывал, перестал дольку шпане давать, так от себя давал, не в обязон, конечно…, а им мало всегда…, это ты думаешь, что я из шпаны, а они во мне «фраерка ушастого» видели, а настоящего ни ты, ни они…

— Вообще ничего не понял…

— А и понимать нечего, пока я под тобой был, семью свою в Италии спрятал — знал, что попытаются, через нее на меня воздействовать…, а! В общем, выкрали они и жену, и дочь — жену «по кругу» и в расход, а дочь… — уже скоро двадцать лет ищу…, не знаю, Андрюх, — не найти мне ее… Вот так…, и нет у меня больше никого… А ты мне препоной тогда стал, мне на свободу в один день нужно было выскочить, а из-за тебя мне месяц корячился…, так что не обессудь! Не знаю даже, чего я к тебе так проникся! Вот почему я тебя единственный понимаю, ведь никто больше твоего бормотания то понять не может, а я прямо с первых слов…