Инга Кузнецова - Пэчворк. После прочтения сжечь

(распределение функций)

Меня пугает то, что внутренняя речь старика еще считывается мной, хотя он уже скрылся из вида. Раньше такое включалось только в присутствии думающего – конечно, не каждого. Я могу прочесть только достаточно отчетливый мысленный текст.

Как мне закрутить этот клапан в себе? Хотя бы на время? Мира слишком много. Он лезет изо всех щелей, он шевелится, копошится, мерцает, вибрирует. Приближается приступ. Мне нужно опередить беспокойство, нарастающее с ускорением. Ищу таблетки. Они помогают распределиться. Мне нужно срочно разделиться на восприятие и действие, на наблюдателя и персонажа. Таблетки производятся в России и стоят недорого. Вообще-то это дешевое обезболивающее, уже запрещенное в Европе. То, как оно действует на меня, было установлено случайно. Я не знаю, что происходит с другими.

Конечно, распределение не безопасно: возникают побочные эффекты. Отдельный я-персонаж – рисковый человек, способный на самые неожиданные прыжки. Другая я, я-наблюдатель, его не сможет выручить. Просто не успеет. Да и не захочет. Не увидит в этом смысла… Ладно. Прием? Первый, первый, я второй! Прием?

Я глотаю таблетку целиком. Закрыть глаза и… я-1 остается за деревом. Я-2, не оборачиваясь, идет по аллее, пытаясь сократить расстояние между собой и стариком, предположительно свернувшим вправо.

Старческая речь возникает, как присутствие шмеля, а потом становится все отчетливей. Я-2 ускоряет шаг.

(плюс)

«моя память – концентрат, но такой, видимо, густой, что мне им ни в каком виде не воспользоваться. мое дело – труба, А и Б сидели на трубе, вот и я на ней сижу, а порой, играю. верней, просто дую в нее в надежде на то, что удастся вырвать безнадежный звук. некому уже рассказать. в нашем дворе среди сучковатых и крепких деревьев была одна тонкая сосна, которую пробили насквозь железной перекладиной, потому что думали об уюте и выбивании ковров, им был нужен столб. а ветки у нее и вправду росли очень высоко, ствол был почти голый. перекладина для выбивания ковров сидела в дыре неплотно – для сосны это было пыткой несрастания. качаясь на ветру, она звучала… конечно, не на каждый ветер реагировала та сосна. дураки беспечные забывали о ней в безветренную погоду. и вот так, как она стонала, раскачиваясь на новом ветру, никогда не звучал никто. к этому никогда нельзя было приготовиться.

теперь я старик, моя жизнь в кончиках пальцев, она дрожит – так ей хочется выбраться наружу, сойтись с предметами, если уж к людям не приблизиться. не то, что срастись – хотя бы сойтись. я бы с удовольствием путался в мелких предметах, слипающихся с пальцами. в каких-нибудь гайках, батарейках, болтах. если что, состригал бы, как ногти. а так все мне все кажется далеким. некоторое облегченье в том, у меня плюс, вдали я вижу хорошо, это плюс»

(соло)

Я-2 сокращает разрыв, при повороте белеющей впереди головы прячется за раздвоенным деревом.

Подслушивать дико. Но кто говорит правду?

«мне надо поймать ноту, только одну, исключительно мою ноту. ухватиться за нее, как за крепкую нить или даже жгут, привязанный к воздушному шару, возможно, оранжевому или зеленому, даже если этот шар уже лопнул и повис глупой резинчатой тряпочкой, зацепившись за ржавые ветки или за остов балкона над улицей. все это в таком наивном городке, что и названия его не упомнишь. облупленные хрущобы здесь смягчены сельскими палисадами с цветущими астрами и золотыми шарами. а сверху на всех бросают тепло разноцветных ладоней ни о чем не жалеющие клены. не перчаток – ладоней. деревья – вот лучшие стоики. они никуда не бегут.

как я здесь оказался, среди этих сосен и кленов, для меня тоже вопрос. может быть, и жил всегда. а может, меня занесло сюда старомодным аэронавтическим способом. пальцы теперь скрючены, не могут расстаться с резкостью, которой они уже рассечены.

главное – воздерживаться от ложных действий. вчера сорвался, пришлось немного отступить. противник укрепил свои позиции и передвинул границу. жалею, что поддался на уговоры. какая дикая идея. заменить Р. с его соло на кастрюльных крышках в опере Фюхнера. дурацкая музыка. в консерватории он писал только марши. теперь озвучивает субботники, которые тут устраивают не без помпы – с катанием на лошадях, разноцветным мороженым. как же я далек от этого. повелся, как мальчишка. а ведь здесь я инкогнито. даже для самого себя.

напрасно они заговорили о «ля». представили-втянули-показали-взмахнули. начал и забыл обо всем. аплодисменты так бестактны. так неритмичны. как холодно, как глупо. и это ощущение скользкой копоти между пальцев»

(допинги)

А я-1 уверено в том, что оно и есть «я». Думать – вот все, что может наблюдатель, персона созерцания (и если даже что-нибудь случится, ничего иного он/она не сможет предпринять). Тебя бьют, например, а ты лежишь и размышляешь о свойствах красоты, от которой зависят все «я», твои «я» и чужие – больше, чем это на первый взгляд может показаться. Созерцатель просто догадался, насколько, – и его физиология изменилась, кишки превратились в стекло.

Конечно, это болезнь. Красота подлинника – это страшный наркотик, в случае я-1 от нее противоядия нет. И клиник таких нет. Я-1 ничего не поможет. Кроме смерти, конечно. Может быть, кому-то при таких диагнозах рекомендуют постепенно увеличиваемые дозы искусственно синтезированной якобы-красоты – вплоть до полной подмены. Может быть, кто-то успешно излечивается. Но таких на самом деле немного. Большинство просто переходит на более безопасные допинги – героин, тяжелый алкоголь в объеме, экстремальные заменители любви.

Однако не все.

Я-1 знает, где-то по улицам города бродят товарищи из группы риска. Такие же аллергики, проскакивающие стадию Жана-Поля. Спасительная тошнота их не притормаживает. У них все быстрей. Укол фальши – и все, мгновенный отек Квинке.

Ничто пока не мешает я-1 думать о трудных вещах.

(выживание – это еще не все)

Любовная сцена – еще одна вещь, которая парадоксальным образом противоречит выживанию. Я-1 не хочет помнить, но существует память клеток, и они еще не умерли. Каждая из них напоминает маленькую видеокамеру в формате ND.

Ему нравилось жестко. И очень жестко. Так как именно любви в нем не случилось, хотелось другого радикализма. Страх, смешанный с резким возбуждением, – ему нравилось такое начало у нее. Может быть, первое время она подыгрывала, а потом и не заметила, как действительно испугалась. Нота страха все усиливалась – одуряющая, как в слишком пряных, душных духах (нормальная тавтология, да).

Тело-кукла. Грубо бросать, грубо притягивать к, выходя из душа и распахивая халат. Удерживать силой, заставлять, долго, пока шея не свернется перед обмороком. Потом быстрый разворот, резко собранные пятерней волосы, марионеточное управление. Голову в подушку, удерживать и закапывать, чтобы не поднимала, пока идет битва. Девушка задыхается, просит переменить положение – отсутствие реакции на эти крики. Перебросить ее лицом вверх: схватить за горло, слегка надавить, постепенно усиливая воздействие. Несоразмерность веса партнеров. Можно ударить – все равно ведь битва. Входить по-разному, не готовя отверстия (зачем? лучшая смазка – именно страх). Огромная амплитуда движения, ярость. В лицо она избегает смотреть – боится его сама для себя потерять. Все это сильное, сопровождаемое ее криками и хрипами, заканчивается очень долгим тормозным путем. Детские всхлипывания он успокаивает, прижимая вздрагивающее худое тело к груди. Терпеливо. Благодарно. Ему всегда все удается.