Андре Моруа - Сентябрьские розы

– Не хочу умирать до , – сказала она. – В Боготе мы будем жить в одной гостинице: «Гранада».

– Откуда ты знаешь?

– Я звонила.

– Мы сможем ходить друг к другу в гости, – робко произнес он.

Она с нежностью посмотрела на него:

– Надеюсь… Но только не сегодня, сегодня мы прилетим очень поздно вечером и будем совершенно без сил. А вот завтра… Ты только не принимай никаких официальных приглашений на этот вечер, это будет наш вечер. Изволь со мной считаться!.. Я ведь цыганка: я знаю ужасные проклятия.

Ее подвижное лицо приобрело трагическое выражение, а брови нахмурились. Он засмеялся:

– Ты во все это веришь?

– Не смейся, – взволнованно отозвалась она. – Если ты когда-нибудь меня разлюбишь…

Она опять сделалась ласковой и веселой, заговорила о пьесах, в которых играла:

– Ты не можешь себе представить, как любая роль меня преображает. На неделю, на две недели я становлюсь этим персонажем. Знаешь, когда я была Сильвией в пьесе Бенавенте [32] Хасинто Бенавенте-и-Мартинес (1866–1954) – испанский драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе (1922). «Игра интересов», я, даже вне сцены, ощущала себя чистой и нежной девушкой. Когда я играла «Тессу» вашего Жироду, я была грустной и задумчивой, в «Йерме» [33] Пьеса Ф. Г. Лорки. я чувствовала, что способна убить… Если ты хочешь, чтобы я стала той женщиной, которая тебе нужна, напиши для меня роль. Из собственных плоти и крови ты создашь Лолиту, которая будет тебе по душе, понимаешь? А я проживу эту роль ради тебя… Но автор, который мне ближе всех, это Федерико. Он как раз понимал, что испанская женщина в большей степени мать, чем супруга или любовница. Ей нужен сын, который продолжит род и, если понадобится, сможет отомстить. Для нее худшее из несчастий – это бесплодие. За отца своего будущего ребенка она цепляется изо всех сил.

Внезапно страстно сжав руку Фонтена, она вонзила ему ногти в ладонь:

– Я хочу от тебя сына, Гийом!

Пораженный, слегка напуганный, Фонтен ничего не ответил. Вставало солнце. Через иллюминатор видна была пустыня розового песка, вдалеке – океан.

– В вашей стране, – сказал Фонтен после довольно долгого молчания, – на мораль оказали влияние одновременно и мавры, и Католическая церковь. Церковь осуждает удовольствия и благословляет произведение на свет потомства. Господу нужно поклоняться, а для этого нужны живые существа.

– Claro que sí , – серьезно ответила она.

В самолете становилось все теплее. Долорес склонила голову на плечо Фонтена и задремала. Он был счастлив и смущен. Молодой священник украдкой бросал удивленные взгляды на эту странную пару. Перуанское семейство сзади, приятели Долорес, тихонько разговаривали по-испански, и несколько раз Фонтен с беспокойством услышал собственное имя.

«Надо бы как-нибудь побороть в себе социальный инстинкт, – подумал он, – и просто наслаждаться этой чудесной свободой… Удивительная девушка! Гениальная и наивная…»

Когда самолет, подлетая к Кито, стал снижаться, она открыла глаза:

– Ты был в Кито? No? Как жалко. Мне бы хотелось показать тебе город.

Во время этой промежуточной посадки Фонтена обступили журналисты, которых предупредил Петреску. Долорес стала переводить.

– А вы кто? – поинтересовались они у нее.

Она повторила вопрос Фонтену:

– Что им ответить? Секретарша? Compañera?

Он поднял глаза к небу:

– Нет-нет, это слишком!.. Скажи правду: мы не путешествуем вместе, мы случайно встретились в самолете и вы были так любезны, что согласились помочь бедному невежде, который не говорит по-испански.

– Гийом, – сказала она, погрозив пальцем, – ты стыдишься меня!

– Нет, просто опасаюсь журналистов… Еще бы! Если слухи докатятся до Парижа…

– И что, если выяснится, что тебя любит молодая женщина, ты будешь опозорен?.. Так, no ? Странные у тебя во Франции друзья!

Она объяснила репортерам, что летит в Боготу по своим собственным делам, и назвала себя. Раздались восхищенные возгласы:

– Долорес Гарсиа! Ну да, конечно, мы же вам аплодировали тысячу раз!.. Мы просто вас не узнали… Все-таки у сцены своя оптика… А вблизи вы еще красивее…

Она явно интересовала их больше Гийома Фонтена, и, пока не объявили посадку, журналисты оживленно беседовали с актрисой. В самолете, вновь сев на соседнее с Фонтеном место, она помогла ему застегнуть ремень, потому что он никак не мог отыскать половинку:

– Бедный Гийом! Что бы ты делал без меня? Знаешь, что написал один из этих мальчиков: «Прекрасная актриса скрашивает осень писателя…» Хорошо, что я вовремя заметила и велела стереть. Что бы сказали в Париже?.. И что скажут в Париже, если я когда-нибудь там появлюсь? Знаешь, Гийом, это мое самое сильное желание… Mira, guerido … Я столько думала о Париже, изучила план города, столько посмотрела картинок, что, если бы я приехала туда, мне не нужен был бы никакой гид… Слушай, я бы поселилась в отеле на Вандомской площади…

– Неплохо, – сказал он.

– Выйдя из отеля, я повернула бы направо, на улицу де ла Пэ…

– Нет, на улицу Кастильоне, но, в общем, вы правы: одна улица является продолжением другой.

– Ты прав, – уточнила она. – Потом я бы попала на улицу Риволи. Идя по ней под аркадами вдоль сада Тюильри, я бы дошла до площади Конкорд. Я бы увидела Сену, Елисейские Поля и весеннее солнце в дымке… Может быть, пошла бы в квартал Сент-Оноре и разглядывала бы витрины… Мне хочется всего сразу…

– А рядом с тобой, – сказал он, – будет влюбленный старый господин, который все тебе станет покупать.

– Он совсем не старый, Гийом, не хочу, чтобы ты дурно отзывался о моем возлюбленном… Он напишет для меня пьесу, которую поставят в театре на Елисейских Полях, и я стану знаменитой на всю Европу… Es bonito, no?

За этой ребяческой болтовней они не заметили, как прилетели в Кали, и даже эквадорская жара, ввергшая прочих пассажиров в бесчувственное оцепенение, показалась им не такой тягостной. Здесь они пересели на другой, маленький самолет, летевший до Боготы. За окнами иллюминаторов расстилался красивый пейзаж, хотя лететь было страшно. Самолет почти задевал остроконечные горные вершины, скользил между склонами скал, преодолевал все более высокие хребты.

– Богота находится на высоте тысяча восемьсот метров над уровнем моря, – пояснила она. – В прошлый раз, когда я здесь была, то едва могла играть сложные роли, я просто задыхалась.

Когда самолет приземлился, их встречали две группы людей. Фонтена приветствовал Петреску, секретарь французского посольства и представитель Министерства иностранных дел Колумбии Мануэль Лопес; а Долорес Гарсиа встречали директор театра, артисты, драматурги, все они целовали ее, дружески похлопывая по спине: