Марина Ли - Детский мир

– Хочешь сказать, что в ней течёт мужская кровь?

– Не мужская, а первоначальная. Как у двенадцати божественных.

– Ты поэтому запретил мне делать анализ? – шёпотом спросила тонар, пока я пыталась разгадать, что могут означать слова «первоначальная кровь». – А я себе всю голову сломала, пытаясь понять, почему ей не нужен саркофаг. Если бы ты сказал…

Цезарь издевательски хмыкнул и посмотрел на свою мать.

– Напомни-ка мне, за что тебя услали в этот райский уголок? Не за то ли, что ты воспользовалась наивностью одного простака и позаимствовала у него несколько литров крови для купленного на чёрном рынке саркофага? Что бы ты сделала, узнав, что за сокровище попало в твои руки?

– Во-первых, он мне сам предложил. Сам. Добровольно, никто этого дурака не заставлял, – вспылила Евангелина. – А во-вторых, я за свои проступки ответила сполна. Ты напрасно судишь всех по себе. Я бы на многое могла открыть тебе глаза…

– Ну-ну, мне очень интересно послушать, – Цезарь медленно поднялся и, сжав кулаки, шагнул к тонар. «Сейчас ударит!» – подумала я и ошиблась. Потому что в следующий момент двери в курильную комнату распахнулись, и мы увидели Палачинского.

– У меня три новости, – произнёс он. – Плохая, очень плохая и хорошая. С какой начать?

– Не паясничай, – рыкнул Цезарь.

– Как скажешь, – лёгкое пожатие плечами. – Радары заметили на орбите имперский флот. Одновременно с этим, из лагеря Стержнева пришло официальное предупреждение: если в течение недели мы не вернем им их ребёнка, то они готовы опустить под воду не только Кирс, но и весь Яхон с прилегающими к нему островами. Мол, срать они хотели на все законы Совета и на советников вместе с ними.

– Они блефуют! – вскипевшим чайником зашипел Цезарь. – Они не станут рисковать ею!

– Ага, – Палач лениво постучал свёрнутым листом бумаги по краю своего сапога. – Именно на это я им и указал, на что получил ответ, что теперь-то им достоверно известно, что Оська унаследовала материнскую кровь, и бояться нечего. Небольшое наводнение, землетрясение, любой катаклизм и армагеддон она переживёт и даже не поморщится.

Несколько секунд понадобилось, чтобы осознать, что последние слова были произнесены обо мне, а потом Цезарь с кислой миной на лице поинтересовался:

– И какая из этих новостей была хорошей?

– Третья, – осклабился Палач. – Камеры наблюдения показали, что цесаревна приходила навестить свою сестрёнку в Башню Одиночества.

Что и говорить, что Цезаря с экрана словно корова языком слизала, правда, до этого я успела заметить, как загорелись радостно-недоверчивым огнём его глаза. И именно этот огонь, словно встречное пламя, потушил искру надежды на спокойную жизнь, всё ещё теплившуюся в моей груди.

В абсолютной тишине Северов поднялся на ноги, взял меня за руку и хмуро сообщил:

– Оля, собирайся. Ты отправляешься в посёлок.

Я вздохнула и покачала головой. Во-первых, собираться мне не нужно было, так как личных вещей у меня с тех пор, как я сбежала из дворца, не прибавлялось. Убавлялось только. Ну, а во-вторых…

– Я прекрасно и сама могу разобраться с тем, куда, когда и в чьей компании мне ехать.

На скулах Арсения появилось два пятна насыщенного кирпичного цвета, а его пальцы сильнее вцепились в мою ладонь.

– Оля, – в его голосе явно звучало предостережение, которому я внимать не собиралась.

– Подожди! – бросила извиняющийся взгляд на наших спутников, которые никак не могли определиться с тем, что им интереснее: следить за тем, как Ферзь пытается найти выскочившего из курилки Цезаря на других своих камерах, или подслушивать, как мы с Арсением выясняем отношения.

Мы с полминуты поиграли в гляделки со Зверем, и мальчишка, наконец, отвернулся к экрану, а я рискнула снова посмотреть на злющего Северова.

– Сеня, я никуда сейчас не поеду, – произнесла негромко, но решительно. – И можешь беситься и обижаться. Но мне надоело бегать. Я хочу решить всё сейчас. Только узнай мне, пожалуйста, где Цезарь собирается встречаться с… – произнести словосочетание «моя семья» оказалось невыносимо трудно, невозможно просто, словно это было не два слова, а два булыжника весом в тонну. – С ними.

– И что дальше? – угрюмо спросил Арсений. – Просто пойдёшь к ним, и всё?

– Просто пойду, – кивнула я. – Спрошу, где они были все эти годы. Почему появились только сейчас? И обо всём остальном тоже расспрошу.

О нанороботах, о хранителях, о саркофагах. Пусть объяснят, а потом катятся ко всем чертям. Моей семьёй они никогда не были, да, боюсь, уже и не станут.

– Они заберут тебя, – Арсений обречённо провел рукой по глазам. – Заберут, и я тебя больше никогда не увижу…

– Не думаю, что…

– Ты не понимаешь! – взвился он и, схватив меня за руку, потащил из комнаты как раз в тот момент, когда Ферзю удалось, прыгая с одной камеры на другую, отследить Цезаря. – Нам потом всё расскажут. Идём, хочу тебе кое-что показать.

Я недоумённо пожала плечами, искренне не понимая, что сейчас может быть важнее происходящего во дворце, но спорить не стала.

Мы вошли в пустующую кухню, и Арсений, заперев за собой дверь, начал стремительно раздеваться.

– Что ты делаешь? – вместо раздражения из-за несвоевременности его поступка я почувствовала смущение.

– Увы, не то, чего бы мне сейчас хотелось, – с шокирующей серьёзностью произнёс парень и повернулся ко мне спиной, бросив вопросительное:

– Видишь?

– Ничего не вижу, – пробормотала я, откровенно любуясь его мощной спиной. Положила руку между напряжённых лопаток, и, едва сдерживаясь от того, чтобы прижаться к этой горячей бархатной коже губами, уточнила: – Что ты хочешь, чтобы я увидела?

– Первый шрам, на левой лопатке, я получил в детстве. Ещё когда с родителями жил, – медленно проговорил Северов и изогнул спину, откровенно наслаждаясь моими лёгкими прикосновениями. – Неудачно упал на торчавший из земли кусок стекла. Затем уже в Корпусе, шесть маленьких белых пятен вдоль позвоночника. От креплений в днище фоба. Ещё с десяток от розг… Ты же не думаешь, что тот случай, когда меня Светофор порол, был первым в моей жизни?

– Не думаю, – растерянно проговорила я, бездумно водя по спине Арсения, пытаясь кончиками пальцев нащупать те следы, о которых говорил парень. Потому что я совершенно ничего не видела, кроме гладкой, идеальной в своём совершенстве кожи.

– И правильно, – Северов развернулся, широкой ладонью поймал оба мои запястья и притянул к себе. – Я тоже об этом уже не думаю… Не знаю, винить мне за это кого-то или благодарить, но началось всё в карцере. Я же в госкарцере был, воробушек, чуть больше двух недель.

– Мне Зверь говорил.

– Трепло, – Арсений улыбнулся и поцеловал меня в лоб. – Так и знал, что не сможет удержаться… Да и чёрт с ним. Я не об этом сейчас. Именно в карцере у меня шрамы начали болеть. Да так, как болели в тот момент, когда я себе их тем или иным способом приобрёл. И ещё кровоточить. Очень сильно.