Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 2

Степан молча боролся с одышкой, следя за тем, как изголодавшиеся подопечные, будто многоопытные зэки, повынимали невесть откуда алюминиевые ложки и принялись дружно и громко вычерпывать ими бурду из котелка, обжигая рты и чуть не сталкиваясь лбами.

— Удружил… ну удружил, Степан, — приговаривал сержант. — Если бы каждый день такой суп приносил, да я б тебя…

— Ты ешь, ешь, потом хвалить будешь, — прошамкал Степан. — Завтра опять на кашу посадят. Наедайся, пока дают.

— А лошадь? — Федоскин от неожиданности даже прервался. — Ведь лошадь же зарезали…

— Да сожрали уж давно всю. Лошадь! Вас сколько ртов-то по землянкам. Один ты чего стóишь, кашалот!

Федоскин хмыкнул и вновь склонился над котелком.

— Дядя Степан, я тут капитану про Одиночку рассказываю, про Мирона, — больше не отрываясь от еды сообщил он. — Ты скажи вот, наших, которые на их сторону перешли, сколько их здесь?

Степан прошамкал себе под нос что-то невнятное.

— Во сволочи. Я бы их всех… — крякнул Федоскин, пряча свою порцию лепешки за пазуху.

— Это кто, Мирон-то — сволочь?.. Дурак ты, сержант, вот и всё… ни дать, ни взять, — оскорбленно проворчал старик.

— А кто ж он, если не сволочь? Говорят, кровь на нем, сколько наших погубил…

— Говорят… А ты уши-то и развесил. Слушай больше! — Степан подслеповато щурился.

— Врут? Да кому толк с вранья-то такого, а, дядя Степ? На своих наговаривать кому охота?

— А может, и не свои наговаривают, ты откуда знаешь, умник?

— Эх, дядя Степа… Я, вон, ребят из той обвалившейся землянки спрашивал. Они тут два месяца маются… Да ведь он с ними по неделям пропадает где-то. Что они там делают, в лесах? За зайцами гоняются? — не унимался Федоскин.

— Да за такими, как ты, дурья башка, и гоняются! И три шкуры со всех дерут… — огрызнулся старик. — Что ходит он с ними — ну так и что? Может, и не на зайцев… — помолчав, добавил Степан. — Но ты откуда знаешь, на кого он ходит? Одно дело — зайца убить, другое дело — человека, и уж тут десятое дело: русского или не русского. Ишь, русский нашелся! Трепло ты, это уж точно…

Перебранка доходила до сознания Рябцева сквозь мутную пелену. Давала о себе знать горячая жирная пища. Дурман окутывал толстым ватным одеялом. Одолевала сонливость. Точку зрения Степана Рябцев не совсем понимал, но чувствовал, что не вправе, да и не в силах навязывать свое мнение.

Степану не было шестидесяти, но выглядел он хорошо за семьдесят. По рассказам Федоскина, родом нынешний раб был из Ярославской области. В Чечне Степан жил еще с советских времен, приехав в свое время на заработки. Оставалось непонятным, как мог человек провести вдали от дома столько лет, да еще и живя в скотских условиях, добровольно или по принуждению — это уже не имело значения, — и не испытывать желания вернуться домой, на родину. Степан даже не скрывал этого. От старика так и веяло чем-то аномальным. Однако стоило Рябцеву встретить на себе его взгляд, а глаза Степана всегда слезились, как ему становилось совестно за свои домыслы.

— Дядя Степа, вон, говорит, что фундаменталисты, некоторые… лучше даже к нашим относятся, чем эти отморозки… — продолжал развивать тему Федоскин. — Или я вру, дядя Степа?

— Врешь.

— Ну вот, опять. Ты послушай его, капитан… Дядя Степа, он говорит, что, по их вере, человек не должен боль причинять другому. Только когда ему совсем невмоготу, только тогда можно. Так, дядя Степан?

— Может, и так… — Бесцветные глаза старика заблестели.

— Даже барана, и того режут так, чтоб не мучился. Это по исламу, правильно? — настаивал сержант. — Чего молчишь, а, дядя Степа?

— Ты меня за идиота не принимай. Не дорос еще…

— Да перестаньте вы, — попросил Рябцев. — Тебе сколько лет, сержант, и сколько ему?

— Эх, Степан… Эх, дядя Степа… — оставаясь при своем мнении, вздыхал Федоскин.

Утром на рассветедвое уже знакомых капитану чеченцев, оба в скроенных из простыней белых балахонах, растолкали его и приказали идти вместе с ними. По свежевыпавшему снегу конвоиры повели его в обход холма и сосновых пролесков. Тропа вскоре завернула в северную зону лагеря. От долгого передвижения с помощью рогатины капитан вспотел и всё время спотыкался. Подгоняя его, грозясь отобрать костыль, если не будет пошевеливаться, конвоиры повернули на дорожку, уводившуюся вправо, с ночи уже утоптанную множеством ног и углублявшуюся в тенистый ельник. Тропа вывела в низину, которую обступали скалы.

В северную зону лагеря Рябцев попал впервые. За поляной, по периметру которой размещались тщательно замаскированные блиндажи, капитана заставили лезть в траншею, огибавшую скалистый утес, и уже по ней его гнали до самого входа в блиндаж. Дверь уводила прямо в гранитную твердь. Вход был снабжен дощатыми ступеньками. В лицо ударило запахами кухни. В теплом просторном блиндаже, стены которого были облицованы кирпичом, а пол устлан досками, горел электрический свет.

Конвоиры обменялись непонятными Рябцеву репликами с рослым сутулым боевиком в камуфляже и удалились. Обитатель протопленного блиндажа чего-то ждал. Потом он, не разворачиваясь, жестом подозвал капитана к столу с настольной лампой.

Громыхая костылем, капитан приблизился. Скользнув по нему взглядом, рослый чеченец средних лет с черной короткой бородой и темными равнодушными глазами продолжал неторопливо затягиваться сигаретой и явно со знанием дела рассматривал лежащий на столе раскуроченный механизм, похожий на внутренности радиоприемника.

— В каких частях служил? — не глядя на Рябцева, спросил чеченец.

— Меня уже спрашивали, — помедлив, ответил капитан.

— И что ты ответил?

Рябцев молчал. Чеченец развернулся, упер в пленника холодный оценивающий взгляд, потом взял со стола что-то мелкое металлическое и подошел к нему вплотную. На шнурке свисал армейский прямоугольный личный жетон с буквами «ВС» и шестизначным номером.

— Твой?

Капитан качнул головой, а глаза его уперлись в связку других таких же жетонов, висящих на деревянной опоре сбоку от стола. Среди жетонов были не только прямоугольные, но и овальные.

— Родом ты откуда? — тем же надменным тоном спросил чеченец. — Папа-мама есть у тебя? Чем занимаются?

— Родители тут при чем? — Рябцев пытался не выдать своего волнения.

Чеченец вновь смерил пленника взглядом, раздавил в банке окурок и, отвернувшись, принялся что-то молча перебирать на столе.

— Родня твоя живет в Петербурге, — ответил он за капитана, не глядя на него. — Папаша в гостинице работает. Менеджером по кадрам. Зарплату иностранцы платят. Хочешь, скажу какую? А проживает на Мойке… Если ошибаюсь в чем-то, поправь… — Чеченец вперил в капитана испытующий взгляд. — А до этого? Кем папаша твой до этого был — вот это уже интересно.