Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 2

Минут через сорок капитан выдохся до такой степени, что не мог поднять руки. Обессилев, он сидел на бревне, примостив больную ногу повыше, и пытался прийти в себя. Гога, старший, заметив, что пленный слишком долго прохлаждается, выплюнул окурок и нехотя приблизился. Наказания он мог назначать по своему усмотрению. Гога какое-то время раскачивался, не знал, что предпринять, — простоватый и черствый паренек, он не мог не упиваться властью. Однако измываться над больным и беспомощным было как-то не с руки. И для начала он нехотя отшвырнул ногой служившую капитану костылем рогатину, но так и не успел покуражиться. Со стороны кухни на тропе замелькала фигурка. Белобрысый мужичок, частенько крутившийся возле землянок, тыкал на бегу прикладом АКМа в сторону обрыва и подавал какие-то знаки.

Братья одновременно подскочили и бросились к бревнам. Поддавая пленникам в бока стволами АКМов, они погнали их к окопу. Рябцев полез за рогатиной, без которой не мог передвигаться. Но братья заставили его скакать к окопу без костыля.

И едва все забрались в яму, по пояс утопая в пышном, как пух, свежем снегу, как справа из-за леса раздался перекатывающийся грохот, а еще через несколько секунд сквозь лес над обрывом стали видны две беззвучно парящие тени. Два штурмовика, судя по всему Су-25, огибали гору на низкой высоте.

Плотный навес над лесопильной мастерской едва ли позволял разглядеть что-либо с воздуха. Но молниеносная реакция хозяев говорила сама за себя: обнаружения боялись. Подходы к лагерю, без сомнения, охранялись. Видимо, и вправду наблюдения велись не из сап, а, как уверял Федоскин, с разбросанных по широкому периметру передовых постов. Не вызывало сомнений и другое: любая отчаянная попытка выбежать на открытое пространство и замахать руками закончилась бы расправой. Охране не пришлось бы даже стрелять. Понадобились бы всего секунды, чтобы настичь смельчака и без лишнего шума забить лопатами…

Кроме сержанта Федоскина, в плену находившегося с декабря, в южной зоне лагеря, за кухонным хозяйством, откуда брала начало проезжая дорога, в зиндане будто бы держали летчика и вместе с ним нескольких солдат. Федоскин уверял, что среди пленных одно время видели иностранцев. Француза и двоих австрийцев. Подловили их якобы не в Чечне, а в Ставропольском крае. Иностранцев пытались сбыть с рук за барыши. Всех их куда-то вывозили, но потом привозили обратно. А после Нового года все они разом исчезли. Сделка увенчалась, видимо, успехом.

За время своего пребывания в лагере Федоскину выпало стать свидетелем расправ… Он рассказывал всё это капитану вечером, когда они вернулись в землянку из лесопильной мастерской и впервые по-настоящему разговорились.

Уже стемнело, и в лесу морозило. Согреться в сырой землянке не удавалось. В ожидании Степана, который давно уже должен был принести ужин, сержант возился с огнем у печки, матерился, злился на холод, на задержку с едой. Котелок баланды старик приносил обычно до наступления темноты. Ожидание казалось вдвойне невыносимым из-за того, что последние дни, после первого же хорошего мороза, пленных кормили лучше обычного. Из костей зарезанной старой кобылы, из очисток мерзлой картошки и кукурузной муки, из всего того, что перепадало с кухни хозяев, повар Иван, еще один «кавказский пленник», варил мясной суп. Несмотря ни на что, жижа была съедобной и даже ароматной. Кроме костей, разварившихся макарон и крупы, в ней попадались даже куски мяса. В придачу к наваристой баланде раздавали лепешки.

— Этот, который прибегал про самолеты предупредить, наш он, русский, зараза, — буркнул сержант, как только пламя в металлическом жбане ровно загудело. — Если б раньше кто сказал, не поверил бы. Наших среди них несколько человек. Сам видел, вот клянусь… Дезертиры или нет, кто их разберет. Только понять не могу, как их уламывают? А, капитан? Даже бороды носят, не отличишь… Этот, который прибегал, Мироном его зовут. А фамилия — Одинцов. Одиночка — кличка у него такая. Говорят, в саперной роте служил, вояка! Вот и заправляет, гад, минным делом. Учит шпану фугасы мастерить. Ходит на мокрые дела. Не человек — бестия. Боятся его все… Ты садись ближе к печке, капитан. Тянет уже теплом-то…

Рябцев перебрался к огню, подсунул к раскалившемуся жбану ноги и руки и, стараясь плотнее укутаться в обноски одежды, поинтересовался:

— Ты тоже?.. Тоже боишься его?

— Боюсь, — выдержав паузу, признался Федоскин. — Когда чеченцы — это еще ладно… А когда свои… — Федоскин принялся ворочать дрова в жбане.

— О чем я хотел спросить тебя… — сменил капитан тему. — Назову три фамилии. Может, знакомы? Только сосредоточься… Может, слышал об этих людях: Лисунов, Ферапонтов, Кузьмин.

Федоскин отрицательно покачал головой.

— Не знаешь их?

— Нет, никогда не слышал… Первая фамилия, как ты сказал? — переспросил сержант.

Рябцев повторил все три фамилии.

— Все трое пропали без вести, осенью, — добавил он. — Но, говорят, их видели в плену. Что с ними, где теперь, — никто не знает.

— Нет, не слышал, — повторил сержант.

— Лисунов — он невысокий такой, белобрысый, а глаза голубые. Картавил сильно. Чудаковатый очень. Над ним даже потешались, — добавил капитан. — Чудаковатый…

— Картавил? Вообще был здесь один такой, всё хихикал, как ненормальный. Помню, был… — Федоскин призадумался. — На нервной почве, вроде бы… Говорили, контуженый. Или побили сильно.

— Белобрысый?

— Белобрысый.

— Где ты его видел? Когда?! — обомлел капитан.

— Да как сюда привезли… Меня, я хочу сказать. В самом начале… Невысокого роста? Ну, малахольный чуточку? Контузило его, точно… Он всё хихикал… — повторил Федоскин. — Абреки дубасили его, чтоб не хихикал. Думали, что над ними посмеивается. Ранен он был, ногу хотели ампутировать. Гангрена началась. Если б не Эмма, руки у нее золотые…

— Так это он, Лисунов! — взволнованно заключил Рябцев. — Это когда было?

— Месяц назад.

— И куда он делся?

— А черт его знает. Жил внизу. Нас туда не водили, — пожал плечами сержант. — Его «пятерка» лес таскала… Под Новый год увезли его. По-моему, к арабам, ну к соседям… Целую группу тогда погнали. Может, и не он это, а, капитан? Может, ошибка? — усомнился сержант.

Снаружи донесся скрип шагов по снегу. В проем всунулась физиономия Степана. Ощерившись беззубым ртом, старик пробрался внутрь, споткнулся и, едва не опрокинув армейский котелок, в котором приносил горячее на двоих, от души выматерился.

Бережно передав котелок Федоскину, Степан вытащил из-за пазухи половину лепешки и положил на печку рядом с котелком.

Сержант потеснился, освободил Степану место у раскаленного жбана и приподнял крышку с котелка. От вырвавшегося пара, от запаха пищи у Рябцева свело внутренности. Недоедание не так вроде бы сильно сказывалось на нем, как на других, но он осознал вдруг, что от предвкушения еды у него дрожат кончики пальцев.