Саймон Ван Бой - Иллюзия разобщенности

Как-то днем, когда отца не было дома, А. нашел еще одну книгу. Тонкий томик с предложениями, которые лились у А. с языка, как теплая вода.

В первую ночь А. спал под деревом. Было сыро и пасмурно. Утром он открыл глаза и лежал без движения. Повсюду пели птицы. Нужно только дать себя убить, и все будет кончено.

Может быть, он даже увидит мать. Но как он объяснит ей то, что позволял себе делать?

Он нагибал колючие ветки, ища ягоды, росшие в живой изгороди.

Расстояние он измерял по положению солнца.

Два дня А. ходил кругами, потом голод повел его на восток, где, как он думал, окопались другие дивизии нацистов. Его бы там накормили и подлечили. О нем доложат. Сперва будет не без обвинений, не без подозрений. Потом — свежая форма и место для сна.

Представляя все это, А. жаждал, чтобы его настиг какой-нибудь низколетящий англичанин на быстром самолете. Нужно было сдаться раньше. Нужно было зарыть нож в саду, чтобы затупился. Он слышал про таких, про жителей деревни, которые были против, или считали, что Гитлер сошел с ума, или сочувствовали осужденным. Они быстро исчезали, оставляя свои семьи жить дальше, в позоре и тоске.

А когда началась война, пошел слух, что скоро она кончится, будут концессии, договоры и духовые оркестры. Но она не кончилась, и вскоре А. ушел с эшелоном во Францию. Старые солдаты, воевавшие в первой войне, говорили, что битва с французами будет до смерти. Но потом злобная армия, которую все ждали, не явилась, или они просто оказались не в том месте, и она должна была подойти позже.

Атаки были, но единичные и нестройные. Первым, кого убил А., стал человек, стрелявший в него с другого берега реки. А потом мальчик, его ровесник, с близкого расстояния; его горло распахнулось, как пара крыльев.

Он делал, что приказывали. Он бы все сделал, что бы ему ни приказали. Он спрятался внутри слова «мы».

Днем на малой высоте пролетела эскадра бомбардировщиков и сбросила свой груз в нескольких километрах. Далекий гром. Беззвучные султаны черного, как вороново крыло, дыма.

А. продолжал идти по полям, перекинув испачканный мундир через руку, словно вышел прогуляться за городом.

Где-то через километр А. набрел на горевший амбар. Земля была взрыта, кругом валялись щепки.

На земле лежали обугленные останки женщины, все еще сжимавшей ведро. Пламя трещало и рвалось в вечернее небо. А. сел так, чтобы чувствовать тепло горящего дерева.

Когда переменился ветер, загорелся край крыши дома. А. думал, что сможет остаться тут на несколько дней, но вскоре весь дом должно было охватить пламя. В последнюю минуту А. понял, что в доме может быть еда, и поспешил к двери кухни.

Внутри было прохладно и сумрачно. Каменные полы, ряд тяжелых тарелок на полке. Светло-коричневые тарелки, с тонкими трещинами, из-за которых они казались старыми, как лица, которым нечего сказать и не на что смотреть. На тарелке поменьше были нарисованы кролики. Кролики в цилиндрах. Надпись на тарелке гласила:

Le Lièvre: Il y a souvent plus de courage a fuir qu’a combattre [1] Заяц: смелее бежит, чем сражается. .

У А. когда-то был ручной кролик. Его звали Феликс, он повсюду бегал за А. по полям за домом. А. ложился на спину, Феликс его нюхал, и А. хихикал. Как-то за ужином отец А. все смеялся. Поглядев, как сын съел жаркое, а потом взял добавки, он сказал, чтобы тот пошел, посмотрел, как там Феликс.

Солнечный свет протянул в окна фермы дымные руки. На столе лежал нож и нарезанная на квадраты ткань. Рядом поблескивали на солнце большие английские булавки.

Быстро обыскав дом, А. нашел в корзине три луковицы и несколько стеблей вялого сельдерея. Еще был кувшин молока с дюймом сливок сверху. А. сгреб все это в охапку и собирался уходить, но взглянул на тарелку с кроликами и подумал, каково будет обзавестись книжкой, какой угодно, даже на французском, который он плохо понимал. Он свалил все снаружи и побежал наверх.

На лестничной площадке стоял густой дым, и А. пришлось задержать дыхание. В первой комнате обнаружилась пара кроватей с белыми одеялами — потертыми, но аккуратно наброшенными поверх подушек. Рядом стояли прикроватные столики из темного дерева, квадратные часы и деревянный шкаф с зеркальными дверями.

А. метнулся к окну и распахнул его. Наполнил легкие чистым воздухом, поверх его плеч потек наружу дым. Со второго этажа яснее было видно тело женщины. От горевшей крыши шел сильный жар.

А. вернулся в комнату и вытащил мужскую одежду, висевшую в шкафу. Он выбросил ее из открытого окна и смотрел, как она, колышась, падает на землю.

Во второй комнате нашелся комод и, к величайшей радости А., небольшая стопка книг. Выбирать было некогда, и А. схватил самый толстый том, который тут же от волнения уронил. Нагнувшись за ним, он увидел в дальней части комнаты кучу одеял и наскоро сооруженную колыбель, из которой на него с яростным морганием глядело круглое лицо.

А. положил надрывавшегося ребенка возле изгороди и накрыл тело женщины своим мундиром. Снял загубленную форму, переоделся в рубашку, брюки и пиджак, взятые наверху. Тогда ребенок перестал плакать и стал смотреть, как А. скатал свою старую одежду в ком и бросил ее в огонь.

У изгороди стояла кормушка для скота, до краев полная дождевой воды. По поверхности скользили насекомые. На дне свернулись колечками побелевшие мертвые слизни. А. смыл с лица грязь и дым, потом зачесал волосы назад обеими руками.

Когда ребенок снова заплакал, А. взял кувшин молока и зачерпнул пальцем немножко сливок. Ребенок жадно их съел и потянулся за добавкой. А. несколько раз менял положение, но ни одно не подходило для кормления. Он никогда раньше не видел, как мать кормит ребенка, и не чувствовал телом тепло другого тела. Ребенок, которого А. вертел, крутил и переворачивал вверх тормашками, решил, что это игра, и его плач сменился смехом.

В конце концов А. налил молока в ладонь, и ребенок его слизал. Дюжину горстей спустя ребенок посмотрел вверх и издал звук, похожий на «мяу».

Они долго сидели, решая, что делать.

Ребенок крутил головой, глядя по сторонам. А. знал почему, и это наполняло его отчаянием.

На краю двора фермы были ворота. На них сидели птицы, которым захотелось посмотреть на огонь. А. представил себе другого ребенка, ждавшего отца у других ворот, и отчетливо вспомнил силуэты и лица тех, кого застрелил.

И все это время ребенок жался к А., а он жался к ребенку.

Им предстоял далекий путь.

Этот день станет первым.

Отец решит, что он погиб. Он снова мог читать книги, сидеть в полях, засыпать под открытым небом и вернуться к той тайной деревенской жизни, которая ему так нравилась. Он мог вырастить ребенка как собственного сына, научить его читать и писать. Они будут вместе обедать, смешить друг друга, выращивать всякое в садике, а летом, когда речки обмелеют, ходить купаться.