Гийом Мюссо - Квартира в Париже

В половине первого дня зал был еще наполовину пуст, но постепенно наполнялся. Гаспар попросил столик на двоих и, не садясь, вынул из кармана куртки уродовавший ее телефон, положил его на стол, повесил куртку на спинку стула. Потом подошел к стойке, заказал бокал кинси и попросил разрешения позвонить. Официант бросил на него удивленный, даже подозрительный взгляд и указал на телефон, оставленный на столе:

– Сломался?

Гаспар даже не обернулся.

– Нет, просто не умею пользоваться. Можно позвонить с вашего?

Официант кивнул и дал ему старомодную трубку. Гаспар нацепил очки, чтобы разглядеть записанный Полин номер.

Ему повезло: Диана Рафаэль ответила уже после третьего звонка и извинилась за неважную связь. Психиатр ехала на поезде в Марсель, в больницу Святой Маргариты, к своему пациенту. Гаспар представился и объяснил, что звонит по совету Полин Делатур. Диана Рафаэль, часто бывавшая в Нью-Йорке, сказала, что видела «Асилиум», одну из самых черных его пьес, критиковавшую девиации психоанализа. Этой работой Гаспар приобрел в сообществе психиатров не только друзей, но Диана не помышляла о реванше и заверила его, что на спектакле «много смеялась».

Гаспар, не умевший врать, сразу выложил карты на стол. Он объяснил, что арендует дом, где раньше жил Шон Лоренц, и помогает своей знакомой из полиции, затеявшей поиск трех последних картин художника.

– Если они существуют, я бы тоже охотно на них взглянула!

– По словам Полин, вы много консультировали Шона в последний год его жизни.

– Правильнее говорить о двух последних десятилетиях! Больше двадцати лет я была его другом, а не только психиатром.

– Я думал, одно с другим несовместимо.

– Я противница догм. Я изо всех сил старалась ему помочь, но приходится верить в преследующее гениев проклятие.

– Это в каком же смысле?

– Старый принцип «творческого распада». Такой творец, как Шон, не мог не губить самого себя и других.

Плохая связь не помешала Гаспару плениться голосом Дианы Рафаэль: мелодичным, низким, дружелюбным.

– По словам Полин, после гибели сына Лоренц так и не пришел в себя, и…

– Это не составляет тайны, – перебила его психиатр. – Шон почти что умер, когда не стало Джулиана. У него не осталось привязанностей, и он даже не притворялся, что живет. К тому же физически он превратился в развалину. В последние месяцы сложные операции следовали одна за другой. Несколько раз его вытаскивали с того света. Но он сносил муки как заслуженную кару.

– Не помогала даже живопись?

– Живопись бессильна перед смертью ребенка.

Гаспар прикрыл глаза, допил белое вино и жестом попросил официанта налить еще.

– Не все родители, потерявшие ребенка, кончают с собой, – заметил он.

– Вы правы, – согласилась Диана. – У каждого своя, индивидуальная реакция. Не стану пересказывать вам историю болезни Шона, но у него любой недуг принимал опасную для жизни форму. Его творчеству всегда мешал маниакально-депрессивный психоз.

– Биполярное аффективное расстройство?

– Скажем так: как многие художники, он на все реагировал преувеличенно, страдал резкими перепадами настроения. В период эйфории проявлял невероятную жажду жизни, в черные периоды проваливался в бездну.

Гаспар рванул пуговицу на рубашке. Что за жара в декабре месяце?

– Лоренц был токсикоманом?

Впервые Диана насторожилась:

– Слишком много вопросов, месье Кутанс.

– Согласен, излишне настырен.

На том конце линии зазвучало объявление: поезд прибывал на вокзал Сен-Шарль.

– Шону хотелось одного: унять боль и забыться, – снова заговорила психиатр. – Его не отпускала страшная боль, равная по силе любви к сыну, и он не желал ни спасения, ни вразумления. Здесь годились любые средства: снотворные, снимающие тревогу, и многое другое. Я выписывала ему рецепты, потому что знала, что так или иначе он все это раздобудет. Так я могла, по крайней мере, следить, что он принимает.

Связь слабела с каждой секундой. Гаспар успел задать последний вопрос:

– Вы верите в спрятанные картины?

Увы, ответ психиатра был заглушен шумом прибывающего поезда.

Он повесил трубку и осушил бокал. Оглянувшись, он увидел, как в ресторан входит Маделин.

– Аперитив? – предложил официант, ставя рядом с их столиком большую грифельную доску с перечислением блюд дня.

Маделин заказала бутылку минеральной воды, Гаспар – третий бокал вина. Потом он с улыбкой пододвинул Маделин забытый ею дома телефон.

– Спасибо, вы меня спасли, – сказала она, забирая телефон.

Гаспар счел уместным произнести слова раскаяния:

– Простите меня за вчерашний вечер. Меня понесло.

– Ничего страшного, не будем об этом.

– Я не знал, что вы пытаетесь забеременеть.

Маделин вспыхнула:

– С чего вы взяли?

– Ну, это же… Вывод напрашивался сам собой… – забормотал он, поняв свою оплошность. – Утром пришло эсэмэс из мадридской клиники, что получены результаты ваших…

– Не суйтесь не в свое дело, черт вас подери! Неужели вы считаете это подходящей темой для застольной беседы?

– Мне очень жаль, я не мог не прочесть эсэмэс.

– Не могли не прочесть?! – сорвалась она на крик.

Они не разговаривали, даже не смотрели друг на друга, пока им не принесли напитки. Когда хозяин подошел принять заказ, Маделин, пользуясь его присутствием, достала полученный от Бенедика спичечный коробок с рекламой ресторана.

– Шон Лоренц был вашим постоянным клиентом, не так ли?

– Больше, чем клиентом, – другом! – ответил с гордостью ресторатор.

Это был словоохотливый человечек с бритым черепом, в костюме, который был ему велик на два размера, в белом галстуке в крупный черный горох. Выразительностью мимики он мог бы соперничать с самим Луи де Фюнесом.

– Месье Лоренц годами обедал у нас почти каждый день. – Живой взгляд хозяина вдруг затуманился. – Вот только после смерти сына он стал не таким частым гостем. Как-то вечером, уже после закрытия, я увидел его мертвецки пьяным, завалившимся на скамейку. Я отвел его домой, на улицу Шерш-Миди. Как же я тогда огорчился! – Желая, видимо, прогнать невеселые вспоминания, рассказчик поцокал языком и продолжил: – В последние два-три месяца жизни ему как будто полегчало. Он много раз заходил сюда и…

– Полагаете, он снова стал рисовать? – перебил его Гаспар.

– Конечно! Опять за едой черкал в своем блокноте. Верный признак!

– Вы знаете, над чем он работал?

Де Фюнес обнадеживающе улыбнулся:

– Я человек любопытный: принесу заказ – обязательно загляну ему через плечо. Он чертил лабиринты.

– Лабиринты?

– Да, представьте! Кафкианские лабиринты без начала и конца. Бесконечно ветвящиеся, голова шла кругом!