Павел Пепперштейн - Предатель ада [сборник]

Поскольку работа экспертной комиссии явно обещает затянуться надолго, я внес предложение собственноручно повторить рисунки, приписываемые Жаклин, и показать сделанные мною копии на выставке в Нью-Йорке, поскольку даже в том случае, если создателем рисунков был человек, не имевший к Жаклин Кеннеди-Онассис никакого отношения, эти странные картинки все равно могут представлять интерес для американского зрителя как пример загадочного вживания в чужую роль или же как пример реконструкции чужого невроза, о котором «записка Жаклин» сообщает так мало, что нам не остается ничего другого, кроме как попытаться воссоздать картину этого невроза (или, может быть, картину некой сокровенной мечтательности), вглядываясь в эти яркие, не лишенные детскости изображения.

Меня сподвигли на эту кропотливую работу воспоминания о том, как в возрасте лет пятнадцати я был в течение нескольких месяцев одержим образом Жаклин, а также убийством Кеннеди и несколькими персонажами, связанными с этим делом, которые, по выражению Джеки (или ПсевдоДжеки), сплетаются в некий «букет ужаса».

Хотя сам я принадлежу к скептикам, которые не верят в авторство Жаклин, тем не менее магия ее образа овладела сознанием неведомого автора этих рисунков, как когда-то овладела моим собственным — мне кажется в подростковом возрасте я влюбился в Джеки, когда увидел ее фотографию, где ей 17 лет и она одета в костюм индианки с большой свастикой, вышитой на бахромчатом переднике. Я всегда обожал этот древний знак счастья, присущий всем изначальным культурам, и мне невероятно горько, что этот прекрасный знак присвоили себе нацисты, после чего в западной части земного шара он стал ассоциироваться со злом. Смелая девушка Жаклин Бувье, бросившая вызов этим зловещим стереотипам, очаровала меня.

Перерисовывая рисунки, найденные в Минске, я чувствовал, что даже если Жаклин и не создавала этих рисунков, то все равно их автор — женщина, скорее всего, молодая девушка, не так давно покинувшая пределы первого переходного возраста — поэтому в своем письме от имени Жаклин она с такой легкостью фантазирует о галлюцинаторной стороне второго переходного периода, который подстерегает ее в будущем.

Признаться, в процессе копирования я не удержался и внес в эти рисунки некоторые элементы и детали, которые отсутствуют в оригиналах. Все оригиналы подписаны «Jackie O.» (с педантичным добавлением «drawing by»), а после подписи часто поставлен знак «сердце милующее» — сердце с крестом внутри. Под этим значком я, как правило, ставил свою подпись или инициалы, а также дату копирования (2016 год), переосмысляя таким образом крест в качестве знака «плюс».

Я позволил себе также перенести три рисунка на холст, воспроизведя их акриловыми красками (оригиналы все выполнены акварелью и тушью на бумаге).

Я не стал перерисовывать многочисленные эскизы женских платьев, взволновавших мое воображение своей прихотливой элегантностью, надеясь, что когда-нибудь все эти платья будут выполнены в материале и в них будут щеголять современные модницы, как того желала Жаклин (будь то истинная или ложная).

Кто бы ни был подлинным автором рисунков, найденных в Минске (согласно одной из версий, их нарисовала дальняя родственница Марины Освальд, ученица англоязычной школы в Минске, что объясняет несколько преувеличенную роль, отведенную Марине в этой психодраме, тогда как в реальности она не сыграла практически никакой роли в этой истории), я чувствую здесь волшебное присутствие Жаклин. Я ощущаю в этих простодушных и ярких картинках, неведомо зачем явившихся из-под неведомой кисти, живое дыхание американской Королевы, столь же вечно юной, сколь вечно свежа американская мечта!

Несколько месяцев назад мне позвонил мой друг Герман Борисович Зеленин, которого я до этого не видел несколько лет. Герман Борисович — врач, и когда-то, в девяностые годы двадцатого века, он входил в группу «Инспекция Медицинская Герменевтика», куда входил и я. Наша группа занималась художественными и философскими исследованиями, которые время от времени пересекались с интересами науки и в особенности медицины (о чем говорит и название группы), поэтому для всех нас имело немалое значение присутствие в нашем небольшом исследовательском коллективе столь серьезного и глубоко эрудированного медика, каковым является Герман Борисович Зеленин.

В начале нулевых годов, когда группа наша распалась, я вскоре потерял Германа Борисовича из виду, но иногда до меня доходили слухи, что его медицинская и научная карьера развивается великолепно и что он вовлечен в разработку самых передовых медицинских технологий.

Я искренне обрадовался его звонку и собирался предаться ностальгическим воспоминаниям о совместно прожитой бурной молодости, отданной захватывающе интересным изысканиям, но Герман Борисович не стал тратить на это время. Он сразу же сказал, что звонит по важному делу и что нам необходимо встретиться.

Мы встретились в кафе в центре города, и там Герман Борисович передал мне устное, но, как я понял, вполне официальное приглашение поучаствовать в серии экспериментов, проводимых в Научно-исследовательском институте имени Николая Федорова. Само по себе имя Николая Федорова говорило о многом. Услышав это имя, я послал Герману вопросительный взгляд, и он в ответ кивнул: «Да, ты правильно догадался. Речь идет о воскрешении умерших».

Я не мог поверить своим ушам и тем не менее сразу же ощутил тот радостный трепет, связанный с чувством открывающихся тайн, который так часто ощущал в девяностые годы.

Герман вкратце рассказал мне о некоторых достижениях института, тщательно скрываемых, по понятным причинам, от широкой публики. Несколько воскрешенных уже есть, и с ними работают в закрытом лабораторном режиме. Все они, по словам Германа, относятся к выдающимся людям прошлого. Герман отказался назвать их имена, кроме одного — Пабло Пикассо. Именно для работы с этим воскрешенным меня и приглашали в Институт имени Федорова.

Герман сообщил, что решение воскресить Пабло Пикассо было принято по инициативе руководителя института — профессора Ермольского, который является страстным почитателем этого художника.

«Работа была предельно сложная, мы все не спали несколько недель подряд, работать приходилось днем и ночью, в сверхнапряженном графике, но, кажется, наши усилия увенчались успехом, — рассказывал Герман. — Пабло с нами. Или почти с нами. Я не смогу в коротком разговоре объяснить тебе множество тонкостей и нюансов, связанных с такой новой и революционной областью науки, какой является современное воскрешение умерших. Но ты сам сможешь понять и почувствовать многое в процессе работы с воскрешенным. Понимаешь, внутренний мир человека, вернувшегося в среду живых после долгого отсутствия, он как бы слегка заморожен и оттаивает постепенно. Многие навыки, привычки, свойства личности восстанавливаются не сразу. Многое приходится раскручивать почти с нуля. В этом деле решающую роль играет общение. По соображениям секретности мы не можем привлекать к работе слишком много людей со стороны. Но нам нужен художник. Настоящий художник. Для начала хотя бы один. Тебя я знаю давно, мы прекрасно работали вместе в девяностые годы, времена „Медицинской Герменевтики“ и сейчас вспоминаются мне как один из интереснейших периодов моей жизни. К тому же ты его тезка. Мне известно, что твои родители назвали тебя в его честь. Да и инициалы совпадают — П. П. Ты разговорчив, общителен, склонен к эмпатии. Это именно то, в чем сейчас остро нуждается Пабло. Я предложил Ермольскому твою кандидатуру, и он согласился с восторгом! Ермольский видел твои картины и рисунки, и он ценит тебя как художника и как медицинского герменевта. Ему известно о твоей экспериментаторской жилке. Мы хотим, чтобы ты провел несколько месяцев в институте, находясь в непрерывном творческом общении с Пабло. Сразу предупрежу: работа предстоит более сложная, чем тебе могло показаться из моего краткого описания. Но что может быть интереснее?»