Евгений Попов - Веселие Руси [рассказы]

— Тэк-с, — сказал шалопай, облизывая пересохшие губы. Приобрел пиончик да и направился к подружке.

А она работала аж на самом на тринадцатом этаже. На тринадцатом этаже работала подружка, редактирующая книги. Работала. Зачеркивала какие-то слова и надписывала новые, лучшие. На тринадцатом этаже. К ней нужно было ехать в лифте.

Лифт. Наиприятнейшие ощущения вызывает лифт у того, кто умеет им пользоваться, а именно — слабость, негу, томление и вместе с тем уверенность в своих силах.

И ведь как положительно влияет лифт! Замечали? Заметьте, что почти все за малым исключением люди, пользующиеся лифтом, такие всегда милые, добрые, славные. Посмотришь на них, а они все щебечут, щебечут да щебечут, держа при этом друг друга за локоток или за что придется. Это прямо голуби, а не люди. Сизари. Факт. Лифт!

Предчувствуя наиприятнейшие ощущения, шалопай стоял тихо, и лифт уже спешил к нему, падал, продираясь сквозь этажи.

И так увлекся, и так сосредоточился ожидающий шалопай, что вовсе и не заметил значительных размеров объявление, занимавшее стену — «СЕГОДНЯ СОСТОИТСЯ ВСТРЕЧА…» Не заметил, хотя и был глазаст. Стоял себе тихо, ждал лифт.

Вот так тихо и зашел бы он, тихо поехал, тихо подарил бы цветочек, обрадовав подружку, но тут вдруг доселе пустынный вестибюль помещения весь вдруг оживился странной компанией.

Спеша влетели с улицы. Распахнулись просторные двери, и в помещение ворвалось значительное количество молодых людей, одетых в очки, галстуки, белые сорочки и черные пиджаки.

Влетели, ворвались и двигались к лифту сомкнутым кругом и в центре сомкнутого круга их черных голов светилось нечто.

Приблизились. И это «нечто» оказалось не что иное, как лысая голова какого-то дяденыси. Лысая голова, крытая по периферии венчиками и пучками седых волос.

Приблизились. Дяденька оказался бодрым, ладным и крепким стариканом. Одетый чистенько, он с невероятным любопытством озирался вокруг. Дескать, ничего не знаю, ничего и не ведаю, ведите меня, куда хотите, люди добрые, а только по дороге не зарежьте.

Лифт. Тут, наконец, подошел лифт, и молодые люди внезапно зашипели, как будто они были не молодые люди, а ужи.

— Пш-ш, пш-пш, — шипели они, оттесняя шалопая в сторону. — Пш-пш. Позвольте! Минутку! Мы только подымем, мы подымем товарища, гыу-гх-емм. Он приехал. Его ждут.

— Ах, как прелестно, но все же где я? — продолжал якобы ничего не понимать дяденька, лицо которого показалось шалопаю до боли знакомым.

Лифт. Тут молодые люди принялись и за дяденьку-старикана.

— Пожалуйте, пожалуйте. Так вам будет удобней, — говорили молодые люди, запихивая до боли знакомое лицо в кабину.

Говорили, толкали, пихали и сами, между делом, пытались забраться туда же.

Но дяденька-старикан оказался вовсе не какой-нибудь там надзвездный дурак. Он лукаво погрозил молодежи розовым пальчиком, отчего та брызнула в стороны и вверх по ступеням в целях скорейшей встречи.

Шалопай стоял всеми забытый.

Дверцы закрылись и были закрытые, но лифт никуда не поехал, потому что дверцы открылись и оттуда высунулся дяденька, и сказал, приманив шалопая уже использованным пальчиком.

— Простите! Вы, кажется, хотели ехать? Тут такая кутерьма. Простите. Хотели?

— Ну, хотел, — отвечал шалопай, не трогаясь с места.

— Вот и чудненько. Поехали.

И они поехали. Дяденька-старикан строго глядел в зеркало и выглядел орлом. Шалопай же увлекся изучением деревянной стенки, где было вырезано ножом слово «опорос».

Ну и конечно. Догадываетесь? Ясно, что это должно было случиться, потому что, как же иначе? И это случилось: лифт застрял меж этажей.

Воцарилось и установилось молчание. Первым его нарушил дяденька.

— Ну что, застряли, коллега? — ласково заметил он.

Отчего шалопай почувствовал сильнейшее раздражение и решился ответить так:

— Застрять-то застряли, а только какой я вам к черту коллега? Тамбовский волк вам коллега.

— Ну уж, — не смутился старикан, завязывая беседу. — Эко резко-то. Молодость. Стихи пишете или прозу? Литературные неудачи, наверное? Ничего, в молодости все пишут.

До боли знакомое лицо.

— С чего это вы взяли, что я пишу?

— Но ведь мы с вами в издательстве, как-никак.

— А хоть бы где бы мы с вами не были. Хоть у первопечатника Ивана Федорова, — глупо грубил шалопай. — Если хочите, то пишу, но лишь многочисленные открытки друзьям, родным и знакомым, поздравляющие с различными праздниками.

— «Хочите». Ишь! Скромность сатанинская… А тогда что же вы здесь делаете, молодой человек?

— Я сюда попал, потому что у меня тут работает подружка, и мы с ней сейчас пойдем в кино, если она сможет уйти.

— A-а. В кино. Ну, идите, идите.

Старикан зевнул. Шалопай со злобой смотрел на до боли знакомое лицо. Лицо молчало.

И лифт не работал. Уж и тревога случилась. Уж и молодые люди носились по лестницам, в беспокойстве звеня подковками башмаков. Ужи крик раздался: «Слесаря! Слесаря!»

И слесарь куда-то пропал.

— А что вы с ней собрались смотреть? — неожиданно продолжило лицо.

— Все, что угодно.

— Вот видите! Все, что угодно. А ведь хотели бы посмотреть что-либо хорошее. Или нехорошее. Например, фильм «Тарзан».

— Хотел бы.

— Вот видите! — радовался старикан. — Вы колеблетесь и не знаете, и не можете. Из чего явствует, молодой человек, что у вас в голове туман.

— А у вас — свинец. Цельная чушка расплавленного свинца. Он уже застыл.

— Ой-ой-ой! Какой глупый максимализм! — огорчился дяденька.

Тут шалопай решился начать обличения.

— Я вот что думаю. Я вот все думаю, думаю и додуматься никак не могу. Я ведь вас сразу узнал. Я все думаю, зачем вы пишете? А? Ну, зачем? Бросьте вы это дело. А вообще-то пишите! Вы нужны. Вы просто необходимы, как эталон для грядущей техники. Потому что скоро отладят машины, и они со страшной силой будут шпарить произведения а ля Вы.

Молодые люди все бегали и носились. Они бегали и перекликались, аукались тоненькими голосами.

— Шлендают и шлендают. Ученики тоже называются. Учитель в лифте застрял, а они шлендают. Сукины дети, — рассердился писатель.

— Сами змеенышей воспитали, сами и терпите, — не замедлил отозваться шалопай.

— Ах-ха-хамс, — развеселился мастер художественного слова. — Дерзите! И ведь нарочно дерзите. Знаете, что мне это нравится. Вы мне нравитесь. Я знаю, что вы знаете, что вы мне нравитесь.

— Я многим кому нравлюсь. Вы лучше о себе подумайте. О спасении души подумайте, — продолжал бесчинствовать хулиган. — Пишете всякую чушь и дичь.

— Ха-ха-ха. А не хотите ли стать моим секретарем? Честное слово, я — серьезно. Честное слово. Мне, знаете ли, нравится ваша дерзость. За ней что-то такое стоит. Ну, по рукам?