Евгений Попов - Веселие Руси [рассказы]

— Хорошо тут у вас, дядя Сережа. Спокойно, — говорю я.

— Да. Это так. Вот если б только утсранить имеющееся авиагудение. Но это ведь невозможно ввиду прогресса, — печально соглашается дядя Сережа.

И добавляет:

— Правда, говорят, будто бы за чертой города, около нового кладбища строится новый аэродром, чтобы можно было принимать ТУ-154. Эх, скорей бы крепла стройка!

Впрочем, если честно говорить, то и рев не так уж мешает. Он, во-первых, бывает не всегда, а во-вторых — странным образом вплетается рев в остальные кладбищенские звуки: ширканье дяди Сережиного фуганка, чаканье лопаты, бормотание и высокое пение в церкви и надсадный плач безутешных родственников.

Хорошо у дяди Сережи. Я к нему зачастил. Он мне всегда что-нибудь расскажет. У него всегда есть что рассказать.

Вот и сегодня, значит, я к нему после служебного дня завернул и долго и с удовольствием смотрел, как работают его веселые руки. Стружка легко летела из-под рубанка, на руках вздулись синие вены, лицо рабочего раскраснелось и стало совсем молодым.

А когда он пошабашил и отер с лица пот, я вынул из одного кармана поллитра водки, а из другого — два соленых огурца и головку луку. Дядя Сережа изобразил на своем лице смущение и добавил к столу вынутую из-под верстака краюху хлеб?. Мы сели на свежеизготовленный гроб и стали выпивать.

Я развивал тему кладбищенской тишины. Дядя Сережа отвечал. Разговор, постепенно разрастаясь, перекинулся на тишину вообще, а также на счастье.

— Что есть счастие? — спросил дядя Сережа. Но я не знал и просил его ответить. Но он тоже не знал, и мы замолчали.

Помолчав, я прислушался к утихающему вечеру. Вечер замер, звуки утихали, вместо звуков появлялись шорохи.

— И совершенно очевидно, что, несмотря ни на что, все вокруг полно абсолютной гармонии, — сказал я.

Дядя Сережа поднял на меня глубокомысленные глаза:

— Вот тут позволь мне с тобой немножко не согласиться.

Я заспорил. Но он стал говорить. Вот эта грустная история, одна из тех грустных историй, которые рассказывает российский человек, выпив сладкой водочки…

— Черт его знает, что за удивительные места встречаются иногда у нас, в Сибири. Прекрасен вид, открывающийся из окна тринадцатиэтажного дома, расположенного в новом микрорайоне. Прекрасна картина, пейзаж прекрасен, прекрасен и доступен взору хотящего его. Громады тринадцатиэтажных домов, убегающих по горизонтали к горизонту, по вертикали — в небеса. Прекрасен. Нет, серьезно. Прекрасно! Прекрасно любоваться прекрасными пейзажами природы пополам с современной жил стройиндустрией.

Там, можно сказать, сплелися в один прекрасный узел различные потребности человека: тринадцатиэтажный дом со всеми удобствами создает небывалый бытовой уют, а окружающий зеленый массив — уют душевный. Радуйся, мой глаз, глядя на море зелени сладостной! Истомой будь охватываемо, тело, возносимое скоростным лифтом на самый тринадцатый этаж! Ура! Вперед! На вахту!

И дядя Сережа, вскочив на гроб, отбил чечетку. От тряски я чуть было не свалился, но мастер утишился, сел и продолжил. — Дороги все в асвальте, а пешеходные — в гравие. Эх, открывающаяся с тринадцатого этажа гениальная хитроумность замыслов! Эх, виртуозность проектировщиков. Бетонные фонтаны с плавной линией струй. Красные песочницы и бетонные громадные детские игрушки, изображающие различных животных: слонов, верблюдов, ослов.

Да что уж там! Это — не главное. Главное — зелень. Да! Да! Зелень. Я не говорю о свежевысаженных посадках. Об уже подросших и зазеленевших деревцах. Это — посадки. Это — само собой. Они есть везде. А вот — зелень. Это — главное. Самое главное — зеленый массив, вплотную подступающий к возведенным культурным домам и прочим блочным сооружениям…

— Дядя Сережа. Извините, конечно, что я перебиваю вас. Но я хочу сказать, что поражаюсь островам и материкам культуры в вашей речи. Вы ж настоящий поэт в душе и виртуоз слова вдобавок, дядя Сережа.

— Да, я поэт. Я год был советником юстиции. Но попрошу меня не пербивать, ты мне уже об этом говорил.

— …Лес. Лес — хвойный, березовый, кедровый и прочего непонятного состава. Лес. Милый лес! Ты, дружок, никогда не болел туберкулезом легких? Вот и не надо. Черт его знает, что за прекрасный лес. Но состав его действительно не совсем понятен. По причине спешки на работу или же домой в семью. Не совсем понятен, потому что с земли все как следует не разглядишь, по причине спешки. Не разглядишь. Да. Разве что в выходной? Не разглядишь. Да.

Но воздух. Ты представляешь, какой может быть там прекрасный воздух, если бетонные сооружения вклиниваются не в тундру и не в степь, а в сплошной зеленый массив, смыкающийся с линией горизонта. И окружаемы им. Эх! Но вот именно этот самый зеленый массив и сыграл драматическую, можно даже сказать, зловещую роль сыграл он в жизни изобретателя — слесаря товарища Вергазова…

— А я опять имею вопрос, дядя Сережа.

— Что такое?

— Как это все с тобой произошло?

— Что «все»?

— Ну вот — твоя жизнь. Как ты оказался здесь?

— Во-первых, я оказался там, где мне и надо быть, а во-вторых, я тебя уже просил, чтобы ты не задавал мне лишних вопросов, потому что это не главное.

— А что главное?

— Не знаю, отвяжись. Я прожил много лет и не знаю. Отвяжись.

— Может, мне слетать еще в магазин?

Дядя Сережа задумался.

— Нет, однако. У нас еще малость есть тут. Да заначка. Мне один клиент четвертинку дал.

— Подарил, значит?

— Спешно подарил. Я понадобился и гроб. Не в пять часов, как по квитанции, а в три. Вот он и дал четвертинку. И пять рублей деньгами. Всем хочется спешить, время — деньги…

— …так вот. Товарищ Вергазов прошел в своей жизни нелегкий путь трудового человека. Он родился в потомственной семье, закончил ФЗУ, отслужил в армии и работал слесарем.

И везде изобретал. Он изобрел тысячи полезных предметов и других мелочей. Он изобретал музыкальные ночные горшки, инкубаторы для воробьев, стулья и велосипеды. А за одно свое замечательное изобретение он даже сидел в сумасшедшем доме. Это были часы в форме пятиконечной звезды, певшие гимны, игравшие, показывавшие время в любом уголке нашей Родины, читавшие цитаты из классиков и говорящие, что будет завтра. Говорящие часы он предлагал поставить в самом высоком месте Союза, где-нибудь на горе, чтобы их всем было видно или хотя бы слышно.

Тысячи изобретений! Вот, например, поднимают цены на коньяк. И что же делают все? Все огорчаются. А Вергазов не такой. Он не будет вам огорчаться или плакать. Он сразу же изобретает выгонку коньяку из болгарского вина «Гамза» в виде чачи, которая потом закапывается в землю на балконе сроком на три года, после чего получается первосортнейший напиток. Правда, у Вергазова он пролежит там значительно больше, чем пять лет. Если только кто-нибудь не догадается выкопать.