Евгений Попов - Веселие Руси [рассказы]

— Эх, сынки! Да пускай этта будет хоть овечья, лишь бы душа была человечья!

— Ну, ты, бабка, даешь, курва! — ржали молодые люди. — Ты, видать, в царски годы в бардаке работала!..

У поэта кровь подступила к голове. Он резко развернулся и сделал нервное замечание:

— А ну — тихо! Вы не одни едете в автобусе! Не мешайте!

— Сердитый какой дядька! — с ужасом сказала бабушка. — Сердитый! Важный какой! Прости Господи!

И вьюном скользнула на заднюю площадку, не желая участвовать в надвигающихся грозных событиях.

Пожалуй и правильно сделала. Потому что молодые люди с наслаждением засверкали фиксами.

— Вася, молчи! Ты слышал, что тебе сказал товарищ? — говорит Коля Васе.

— Не штяк, Колян! — отвечает Вася Коле. — Я уже молчу, Колян! Да только я могу и еще кой-кому хавальник завесить!

И при подобных словах из статьи уголовного кодекса он еще и глядит на поэта в упор.

А у того в голову вместе с кровью поступило столько много раздражения, что он забыл всякую безопасность и завопил:

— Подонки! Фашисты! Вот из таких, как вы, Гитлер формировал свои легионы!

Коля и Вася сосредоточенно смотрели на расходившегося сочинителя, а потом занесли два чугунные кулака. Но им опускать кулаки не дали, ибо многие пассажиры стали кричать следующий текст:

— Перестаньте скандалить! Перестаньте скандалить!

— Ну, погоди, заяц! Вот щас со скотовозки выйдем, так там и посчитаемся, — посулились, тяжело дыша, Коля с Васей.

А пассажиры опять:

— Да перестаньте же скандалить! Тихо людям с работы ехать не дают! Действительно скотовозку устраивают из «Икаруса», хулиганы!

А кто хулиганы — уже и непонятно.

И вообще — многое непонятно. Чего, например, так-то уж было орать-то? И тому, и тем, и этим? А?

Ну, в общем дальше случилась поэтова остановка, он и полетел, а хулиганы, естественно, за ним.

— Стой, падла! — отвратительно кричали они.

Но поэт стоять не стал, а наоборот — сразу прибежал на летнюю эстраду парка культуры и отдыха им. Семашко, где его уже ждали.

Поэт как увидел, что его уже ждут, то он сразу повеселел и сразу выпил два стакана простой воды. После чего сказал:

— Дорогие друзья! Слушатели и слушательницы! Молодежь! Вы собрались здесь ради одной нашей общей страсти, ради — Литературы! Что ж, пусть зазвучат стихи!

И стихи зазвучали, усиленные парковыми громкоговорителями:

И дальше. До конца. Довольно длинное стихотворение про Добро, Зло и Родину. Что мы все должны ежесекундно делать Добро. А кто если ежесекундно не делает Добро, то он, значит, тем самым уже делает Зло. И себе и Родине. Родине в первую очередь, а себе — во вторую. Или наоборот — я сейчас уже точно-то уж и не упомню, что-то… В заключение поэт объявил себя крестоносцем Добра и всех вместе звал за собой в поход за Добро, обещая крупные и интересные сражения.

А наступал вечер. И лепестки парковых фонарей налились молочным светом, и в темных кустах шептались, и на синем небе высыпала звездная мелочь.

Поэт спокойно выслушал рукоплескания и посмотрел вниз. Впритык к эстраде стояли они, народ. Парни, девушки, мужики, бабы, малы ребята.

Там же находились и преследователи его, Коля с Васей. Не стану врать, что они вытирали глаза платочком, но они стояли смирно, с лицами сосредоточенными и одухотворенными. Они стояли, разинув рты, и было видно, что бить поэта сегодня уже не станут.

Убедившись еще раз в силе печатного слова, поэт окончательно успокоился, прокашлялся, вытер платком мокрый лоб и с блеском закончил свое выступление.

Тут недавно в Швеции опять Нобелевские премии давали за картины, и не явился один лауреат, фамилию которого я называть не стану, а звали его — Витя.

Его они очень долго ждали, держа доллары в руках, но он все равно не явился. Ни туда, ни сюда, ни оттуда, ни отсюда — он никуда больше не явился. И никто про него никогда ничего уже больше ни от кого не слышал, потому что он, несмотря на знатность, был холост и одинок, весь себя отдавая лишь своей замечательной работе.

А случилось с ним вот что. Будучи юношей он жил в Сибири, где и занимался борьбой дзю-до и учебой в художественном училище.

И вот однажды вечерком он идет домой на квартирку по висячему мосту через речку Качу, а его на мосту встречает бедно одетый хулиган. А он и сам был одет достаточно скромно, в кирзовые сапоги.

Хулиган злобно посмотрел на бедного юношу, почти подростка, и грубо приказал, указывая на его старенький этюдник:

— А ну, покажь, что у тебя в сундуке, пфимпф!

Витя же ему совершенно ничего не ответил. Он в эти секунды глядел ошеломленный на одинокую Полярную звезду, указывающую с неба путь заблудшему человечеству. Какое-то озарение охватило внутреннюю душу будущего мастера, и он прошептал сам себе:

— Полярная звезда!..

— Покажь портфель, падла-курица! — наступал на него хулиган. Но юноша все не слышал: невыразимым томлением и сладкой болью была наполнена его внутренняя душа. Неземным томлением и такой болью, которые имеют право наполнять лишь душу человека, который рано или поздно получит Нобелевскую премию. Так что он хулигану и опять не ответил.

А хулиган тогда зашипел по змеиному и стал кружить вкруг художника. А художник молчал и его не видел.

— Ну, я тебя щас резну! Ну, я тебя щас свисну! — вскричал тогда хулиган и занес над будущим лауреатом невооруженный, но пудовый кулак. И он бы выбил из головы мастера любую Полярную звезду, но за миллионную долю секунды до соприкосновения его кулака с Витиными мозгами Витя очнулся и хотел бы крикнуть, что нельзя! Нельзя бить! Нельзя убивать! Нельзя! Нельзя! Нельзя! — хотел бы крикнуть он. Но увы! Тело нас не спрашивает. Наше тело само принимает решения. Витя за миллионную долю секунды уклонился от удара и той же головой, с теми же думающими мозгами, страшно ткнул хулигана в горло.

Отчего хулиган упал, дернулся и затих, мертво глядя на все ту же Полярную звезду. Но ему не было дано увидеть Полярную звезду и ее неземной свет. Он упал, дернулся и затих, потому что он был мертв.

Или убит. Я не знаю. Не знал и художник. Он посмотрел на тело бывшего хулигана. Он втянул голову в плечи, и он тихо ушел прочь, домой, на квартирку, в уголок, который он снимал у бабушки-татарки. Среди саманных домиков и грязи, на берегу вонючей речки Качи.

Далеко заполночь он еще рисовал, а утром следующего дня проснулся внешне спокойным человеком и никогда справок о трагедии на висячем мосту не наводил. А и чего их наводить? Таких диких случаев в те далекие годы было очень много, а слухов — и того больше. Он проснулся спокойным человеком.

И не берусь прямо утверждать, но вроде бы с того-то дня и началось его головокружительное восхождение. Уж ясно, конечно, что не сразу зримо с того дня. Но с отличием было закончено художественное училище, но тут началась Академия Художеств, но тут потом дипломы пошли, и папки красные, и отличия, и третьи места, и вторые места, и первые места.