Евгений Попов - Веселие Руси [рассказы]

Вот. А он уже немного стал старенький и как-то раз вечером включил транзисторный приемник и слышит — награжден-де премией Нобеля художник Витя из Советского Союза. Он тогда, конечно, очень обрадовался и вышел на балкон своей квартиры в одной московской улице. Вышел освежиться, чтобы радость его улеглась или приняла приличное направление.

— Все-таки и я кое-чего достиг в этой жизни, — солидно сказал он сам себе, и тут ему стало чего-то страшно. И тоскливо, и холодно, стало, несмотря на июльское время. И он опять поднял голову, и опять увидел эту Полярную звезду. И опять Полярная звезда в упор и горько глядела на свою заблудшую Землю. И опять все корчилось и болело.

— Что? Что? — шептал художник. — Что? Что? — шепотом повторял он, пятясь и спотыкаясь.

— Что? Что? — все бормотал он. А потом уж и не бормотал. Потом он уже молча и тихо сел в самолет и полетел из Москвы в сторону, совершенно противоположную Швеции, а именно — в Сибирь.

Молча и тихо сошел он по трапу, и тихо, и молча, и плача он быстро шел туда, к висячему мосту. Он шел плача, и слезы плавили ему глаза. И глаза поэтому не могли видеть ничего: ни новостроек, которые вылезли из-под земли, как грибы; ни лиц, озаренных радостью нашей эпохи; ни самой радости нашей эпохи не видели глаза плачущего человека.

Но потом слезы кончились, и он увидел, что висячего моста уже нет, а на его месте построен новый мост, каменный.

Слезы кончились. Художник стал сух. Он немного постоял. Потом снял свою хорошую одежду. Нагой, он связал ее в узел и утопил. Нагой, он тихо ступил в мутные струи вонючей речки. Нагой, он стоял дрожа и сказал слово. И слово это было — о, пожалуйста, не смейтесь! — слово это было «пфимпф».

— Пфимпф, — тихо сказал художник и медленно поплыл.

Его (разумеется, совершенно случайно) никто не видел, почему потом и не искали. Обезображенный труп его нашли потом туруханские рыбаки, но какое им было до него дело?

А если вы спросите, откуда я сам тогда все это знаю, то я вам на это ничего не отвечу. Я вам другое скажу: никто ничего не знает. Не знает, кто мертв, кто жив, а кто еще не родился. Никто ничего не знает. Всех нас надо простить. Я не шучу. Я еще не сошел с ума.

Раз два мужика — Тит и Влас — решили начать новую жизнь. Они решили сдать бутылки и приобрести себе на эти деньги чего-нибудь полезного.

Вот они и принесли бутылки в трех сумках, а на дверях висит бумага: «Ушла. Скоро буду. Дуся.»

— Может, и мы пойдем куда-нибудь еще? — засуетился нетерпеливый Тит.

А рассудительный Влас изрек:

— Сядь и не пурхайся! Куда ни пойдешь — везде все одно и то же.

Вот они и сели на ступеньку у дверей полуподвального помещения на улице Дубровского. Сидят и ждут с видом на реку Енисей.

А только тут подходит к полуподвальному помещению еще один человек, интеллигентный, в широком галстуке. У него не хватало каких-то там всего несчастных двадцати копеек, вот он и принес завернутые в газету 2 бутылки емкостью по 0,5 литра каждая.

Однако тоже наткнулся на «Ушла. Скоро буду. Дуся». А так как тепераментом и интеллектом интеллигентный человек превосходил Тита и Власа вместе взятых, то он тогда нецензурно выругался, швырнул пакет под дверь и пошел достать мелочи в другое место.

Вот на этом-то пакете и остановилось зрение Тита. Тит и говорит Власу:

— Смотри-ка, чё там?

На что рассудительный Влас отвечает:

— Смотри-ка! Вон видишь — идет по Енисею тихоходная барка «Надежда», на которой мы с тобой оба работали.

Но Тит его не послушал. Он коршуном кинулся к свертку и обнаружил, что бутылки интеллигентного человека уже обе разбитые.

— Об чем ты и сам бы мог догадаться, — сказал Титу рассудительный Влас. И прикрикнул: — А ну-ка не мшись! Смотри-ка лучше на Енисей! Видишь — она уже почти прошла, тихоходная барка «Надежда», на которой мы с тобой оба возили дрова.

Тит воскликнул в ответ:

— Ах, зачем же я буду смотреть на эту падлу-барку и на гада-капитана товарища Кривицкого?

Влас сухо поморщился, а Тит отвел глаза и вздохнул:

— Не смотри на меня, как Ермак на буржуазию, Влас! Всему свету известна твоя доброта, и лишь потому я не смотрю на тебя, как буржуазия на Ермака, Влас! Подумай, что ты делаешь, Влас!? Ведь ты любуешься ничтожной баркой «Надежда», Влас! Ничтожной баркой, спутавшей нам обоим жизнь, Влас!

Так сказал Тит, и Влас был вынужден с ним согласиться.

По инерции они оба все еще глядели на воду, а потом Тит предложил:

— А не прочитать ли нам ту газету, в которой дурак нес бутылки? Может, мы хоть там найдем что-либо полезное или поучительное? А тем временем и Дуська придет.

И они оба взялись читать газету. И вот что из этого вышло.

Они оба читали длинную газету. Читали, читали, читали… Тит со многим соглашался и кивал головой. Влас тоже соглашался, но головой не кивал, потому что у него на шее вскочил фурункул.

То есть, чтение газеты доставило им обоим много радости. Но вот что из этого вышло.

— А все-таки хорошо пишут, — сказал Тит, отбрасывая газету. Мы бы с тобой так никогда не смогли написать.

Наступило гнетущее молчание.

— Как… как? Что ты сказал? Чтобы мы с тобой не смогли так написать? — только и успел вымолвить пораженный Влас. — Чтобы мы с тобой! Орлы! Орлы, которые не боятся никого и ничего на свете! Мы бы с тобой так никогда не смогли написать?

Только и успел вымолвить пораженный Влас, как слезы крупными гроздьями упали из его круглых глаз на землю.

Тит окаменел. А Влас продолжал, скрывая рыданье:

— Теперь я понимаю, почему нас списали с тихоходной барки «Надежда»! Вовсе не потому, что мы оба — бичи! Вовсе не потому! А потому, что ты — сука, а не матрос! Ты согнулся! Ты стал трус! А я остался орел! А ты согнулся!

Тут Тит не выдержал. Подскочил, и они оба стали драться, катаясь в пыли по летней сибирской почве. В непосредственной близости от великой реки Енисей. Осуждаемые взглядами других граждан, постепенно скопившихся у дверей полуподвального помещения в чаянии сдачи пустой посуды.

Так печально закончилось чтение длинной газетной статьи двумя бывшими матросами. А ведь могло оно закончиться совсем по-иному — более светло, более радостно. Но этому помешали вышеописанные зловредные обстоятельства!

А какую они статью читали — я и не знаю, я и забыл. Да и не это важно.

Шел я как-то тихой красноярской улицей и вдруг услышал чудное пенье. Чудный пресветлый голосок кому-то райскую жизнь обещал и вечное блаженство.

А мне солнцем сильно голову напекло, вот я и присел в тенечке отдохнуть. Присел и совершеннейшим образом заслушался. Певунье соловей подпевал, тополиный листок источал клейкий сок, а по моей руке ползла, готовясь взлететь, божья коровка.