Евгений Попов - Веселие Руси [рассказы]

О чем думалось товарищу Мандевилю Махуру? Что вспоминалось славному борцу за гражданские права своего народа? Годы ли учения в холодном чопорном Кембридже? Джунгли ль Зуарии, где за каждым кустом таилась смерть? Товарищи ли его по борьбе, с которыми он был вынужден расстаться во имя жизни революции? Или эти смешные русские, с такой приветливостью угощавшие его этим своим, можно сказать, варварским блюдом?

Иван Иваныч подошел к окну.

Глафира удалялась, важно ставя ноги навыворот. На свежевыпавшем снегу четко отпечатывались следы ее новых галош, одетых на казенные валенки.

Мандевиль Махур тихонько рыгнул. Его секретарь вынул из кармана яркую коробочку с желудочными пилюлями.

— Подлетаем к Кельну, господин Махур, — сказал он.

А Иван Иваныч открыл-таки тумбу, налил себе чуть больше полстакана и посмотрел на стену. Со стены, ласково прищурясь, глядел на него родной человек.

— Ваше здоровье, — сказал Иван Иваныч.

Тут некоторое время назад один сукин сын крутился у нас, на улице Достоевского по субботам и воскресеньям.

Летом был одет в молескиновый костюмчик, а зимой — в тулуп. Вернее не тулуп, а как летчики носят — на меху и на брезенте. Купил, наверное, у летчиков на барахолке.

Ему сантехник Епрев говорит:

— Ты что это у нас шляешься, козел? Тебе что — других улиц мало? Иди отседова!

А он в ответ:

— Нет, я все-таки попрошу вас вспомнить национальность вашего дедушки. У вас правильное русское лицо, но что-то все же вызывает мои сомнения.

Епрев тогда ему показывал кулак.

— Нет, вы не подумайте, что я… что-либо предосудительное. Меня даже и фамилия ваша не интересует. Но скажите честно — ваш дедушка случайно не был еврей? Или грек?

Епрев, хорошо себя зная, после этих слов сразу же уходил, опасаясь, что не выдержит и потом до конца дней своих будет петь лагерные песни.

А субъект разводил руками.

— Видите. Никто не хочет помочь мне в моем важном деле.

— Да кто же ты все-таки есть такой? — интересовались мы.

А вот этого-то вопроса тип терпеть не мог. Он тогда сразу складывал все свои инструменты. А они у него были: карандаши ученическая тетрадка за две копейки. И начинал плести чушь, вроде:

— Я? Вы спрашиваете, кто я? Я — обыкновенный статистик.

Но я его для ясности все же буду называть сукиным сыном, а не статистиком. Так оно вернее, да и впоследствие подтвердилось.

Вообще-то его в милицию пару раз сводили, конечно, потому как ошибочно думали — вор.

Его мильтон спрашивает:

— Вы с какой стати ходите по дворам, гражданин?

А тот бормочет под нос, что известно, де, с какой целью.

Тут ему Гриня (мильтон) и выкладывает:

— А вот граждане считают, что вы хочете чего-нибудь спереть — с той целью и шатаетесь.

И смотрит на него очень внимательно, впиваясь взглядом, как гипнотизер.

Сукин же статистик ему очень спокойно:

— Да. Это очень распространенная ошибка. Меня часто принимают не за того, за кого надо. А я — ученый.

— А документики у вас есть, уважаемый гражданин ученый?

— Есть.

И достает паспорт.

Ну, Гриня смотрит. Паспорт, как паспорт. Зеленый. Прописка есть, судимостей нету.

— Ступайте, — говорит. — И смотрите, чтобы люди на вас не жаловались.

А ему только дай волю!

— Так вы утверждаете, что ваш дедушка — сосланный донской казак чистых славянских кровей. Но ведь ваша прабабушка — тунгуска, как вы выразились на прошлой неделе.

Все, язва, помнил. У него на каждого было заведено дело, где имелись родственники в старину до пятого человека. Дальше никто вспомнить не мог.

Раз статистик Орлова попрекнул, что тот ничего не знает про свою прабабушку. Орлов обиделся и кричит:

— Отвали ты, волк! Я про своих псов все тебе расскажу. Они — колли, сеттер и пинчер. Они медали имеют. И могу тебе хоть до пятого, хоть до десятого кобеля. А ко мне ты чё привязался? Я тебе чё — кобель?

И тут вы можете заметить, что мы с ним разговаривали довольно грубо. Это верно, грубо. А как еще прикажете с ним разговаривать, когда он шатается под окнами и, если кто выйдет, так он сразу к нему:

— Скажите, пожалуйста, ну а сами вы что думаете? Считаете себя славянином?

Как бы вы ответили на подобный идиотский вопрос? Ясно, что и отвечали по-разному. Кто: не знаю; кто: подумать надо; кто: какая разница.

А Шенопин, например, долго не думая, взял да и завез статистику в глаз. Он, правда, потом долго извинялся. Пьяный, говорит, был. Простите-извините, товарищ статистик. И все ему рассказал про своего прапрадедушку — пленного француза.

— А прабабушка у меня была донская казачка.

— Что-то вас тут шибко много, донских казаков, — только-то и заметил сукин сын, трогая пальчиком незаживающий шенопинский фингал.

Уж его и жалели.

— Ты бы шел куда на другую улицу. Ты ведь нас уж вдоль и поперек изучил.

— Почти! — статистик поднимал палец. — Почти, но не совсем. Вспоминайте, вспоминайте, граждане. У меня — теория.

Уж его и умоляли.

— Да ты глухой ли, что ли? Иди на другую улицу.

— Не мешайте мне работать! — сердился этот паразит. — На другие улицы я хожу по другим дням. Вы, может, думаете, что вы у меня одни?

Уж его и жалели.

— Может, тебе денег дать?

— Не надо мне ваших денег. Мне их платит государство, — отвечал этот наглец, заползший к нам, как гадюка на теплую грудь.

Вот таким манером он, значит, шнырял, вынюхивал, выспрашивал, а потом исчез.

Да! Исчез, и все тут. Будто его и не было. Только хрена он совсем исчез. Вот вы сейчас увидите.

Мы сперва даже немножко загрустили. Привыкли-таки. Раз собрались все, в домино стучим, и кто-то говорит:

— Интересно, куда это наш дурак задевался?

— Какой еще дурак? Толя-дурак? — не разобрался Епрев.

— Да нет, статистик.

— A-а, статистик. А я думал — Толя. Помните Толю. Приедет с веревкой на водокачку. Длинная веревка и намотанная на руке. Ему Лизка воду в кадушку льет, а он веревку разматывает. Вода налитая, веревка размотанная. И пока веревку назад не смотает — не уедет. Фиг его с места сдвинешь.

— Уж это точно, — поддержал Епрева Герберт Иванович Ревебцев. — Сильный был черт, а добрый. Одно не терпел. Мы его, пацанята, спросим: «Толя! Жениться хочешь?» Тут он сразу нас догоняет и рвет уши.

— Рвал, рвал, — поддержали бывшие пацанята.

— А где он?

— Статистик?

— Нет, Толя.

— Толя умер.

— A-а. Точно. Толя умер. А где же статистик?

Где статистик? А вот послушайте, где статистик.

Раз Епрев получил хорошую премию и купил на ее основную часть транзисторный приемник ВЭФ-201, очень замечательной конструкции. Вышел вечерком во двор и включил для молодежи современную песню: