Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Однажды ночью произошло то, от чего так предостерегают святые книги. Во сне Цудеклу явилась Лилит. Дьяволица выглядела очень похожей на мать, она была совершенно голой, с распущенными волосами. На утро Цудекл не мог смотреть маме в глаза. Ему принесли завтрак, но он решил поститься. Он заперся в комнате и принялся читать псалмы. Цудекл боялся не только наказания в аду, ему было страшно, что он может сойти с ума. Когда он читал псалмы, кто-то постучался в дверь. Это была Ципеле.

— Мама, что?

— С чего это ты за псалмы взялся? Сынок, тебе невесту нашли.

Цудекл вспыхнул и тут же побледнел.

— Ты шутишь?

— Какие шутки? Из Варшавы, из богатой семьи. Так что скоро к ним поедем.

Цудекл и смутился, и обрадовался. Он давно мечтал прокатиться на поезде. Ему так этого хотелось, что поезда снились ему по ночам. Воображение нарисовало девушку в нарядном платье, с волосами, заплетенными в косы, похожую на маму, но моложе и красивее одетую.

— Ну, что скажешь? — спросила Ципеле.

— Я же молод еще.

— Верно. Но твой отец, дай ему Бог здоровья, боится, как бы тебе не пропасть…

«Знал бы он, что я уже пропал! — пронеслось у Цудекла в мозгу. — Все мерзости давно знаю. Даже как любовью занимаются…»

Мать улыбнулась.

— Спустись вниз, поешь. Набирайся сил по варшавским мостовым ходить.

В Варшаве был переполох: приезжает ребе! Реб Йойхенена готовились встречать не только маршиновские, но и другие хасиды. Ребе сидел в вагоне, с ним ехали мать, жена, служанка Кайла, сын Цудекл, старосты Мендл и Авигдер-Майер и еще несколько хасидов. Хасиды прихватили с собой несколько бутылочек водки и воду, чтобы омывать руки, потому что в поезде воды взять негде. Без конца благословляли Всевышнего, поев, попив или справив естественные надобности. Ребе взял с собой «Тикуней Зогар» [35] «Тикуней Зогар» («Исправления Зогара») — анонимное каббалистическое сочинение XVI в. как оберег, ведь в поезде нет мезуз [36] Мезуза — буквально «дверной косяк», свиток пергамента с текстом из Торы в небольшом футляре. Прибивается к дверному косяку еврейского дома. . В одной руке реб Йойхенен держал святую книгу, другой сжимал край сиденья. Паровоз ревел, как дикий зверь, вагон качался, и казалось, он вот-вот сойдет с рельсов. Дорога будто сама бежала навстречу, за окном летели поля, леса и реки, но ребе зажмурил глаза. Он боялся и за тело, и за душу. Сквозь перестук колес он ясно слышал стон: «Ой-вей, ой-вей!» Может, это стонет чья-то грешная душа, истязаемая демонами? Вошел кондуктор, что-то сказал по-польски или по-русски, оторвал корешки билетов. Хотя был день, он держал в руке фонарь. Этим фонарем кондуктор посветил под скамьи и накричал на хасидов, за то что налили воды на пол. Презрительная мина кондуктора, длинные усы, золотые пуговицы и низкий голос нагнали на реб Йойхенена страху. Кто знает, вдруг на него, не дай Бог, написали какой-нибудь донос, оклеветали, и сейчас его отправят в тюрьму? В голову пришла нелепая мысль: а если он уже похоронен, и кондуктор — это ангел ада? Ребе забормотал покаянную молитву. А тем временем Цудекл объяснял Мендлу, как работает паровоз:

— Все очень просто. У пара есть природное свойство расширяться. И если у него на пути находится какое-нибудь препятствие, он его толкает…

Реб Йойхенену не понравился этот разговор. Всюду, видишь ли, природные свойства. Захотелось спросить: «Ну а откуда взялось это свойство у пара?» Пара. «Стадо овец, у каждой пара ягнят» [37] Приблизительная цитата из Песни Песней, 4, 2. . Все от Бога, и свойства пара тоже. Реб Йойхенен начал тихо молиться, чтобы Цудекл, сын Ципойры, не попал в трясину безбожия. Неожиданно поезд остановился. Снаружи доносился гул голосов. Мендл открыл дверь, и реб Йойхенен увидел море голов, как на Рошешоно [38] Рошешоно — еврейский Новый год, день, в который решается судьба человека. в синагоге. Реб Йойхенен знал, что его будут встречать, но неужели все эти люди ждут его? «Вот она, Варшава, — подумал он. — Сколько же здесь евреев!»

Его то ли сопровождали, то ли несли. Со всех сторон тянулись руки, чтобы поздороваться с ребе. Огромный, толстый солдат в шинели, увешанной какими-то побрякушками, головою возвышаясь над толпой, орал на хасидов и расталкивал их с нечеловеческой силой. Кто-то закричал от боли. «Господи, это все из-за меня, из-за моих грехов», — думал реб Йойхенен. Толпа вынесла его на улицу, его посадили в дрожки. Мендл подложил на сиденье подушку: кто знает, вдруг в нем шерсть и лен [39] Закон запрещает смешивать шерсть со льном в одежде. . Мама и Ципеле потерялись в давке. Ребе хотел спросить, где они, но не решился: еще, чего доброго, подумают, что он какой-то дурачок… Реб Йойхенен видел высокие дома, дворцы, трубы, из которых поднимался дым до самых облаков. По мосту с ажурными железными перилами переехали широкую реку. На высоком постаменте — идол с мечом в руке, внизу какие-то черти, полулюди-полурыбы, пьют из огромных бокалов. Они напомнили ребе Бала и Астарту. «А где хасиды? — удивился он. — Их прогнали или, может, арестовали, не дай Бог?» Проносились, позвякивая, красные дома — трамваи. Люди спешили, кричали на разные голоса. Ребе чудилось, что он где-нибудь в Риме, Афинах или Карфагене, о которых он читал в агодах. Как тут можно жить? Как не заблудиться? Как соблюдать субботу? Мендл обратился к нему, но ребе не расслышал, из-за шума казалось, что в уши попала вода.

— Молиться надо, — сказал он себе.

Дрожки остановились, и ребе снова увидел толпу хасидов. Прибежали с вокзала или это другие? За что ему такие почести? Он все получит в этом мире и потеряет мир будущий. «Да не наступит на меня нога гордыни…» [40] Псалмы, 35, 12. , — шептал ребе, пока его вели по высокой лестнице. Перед ним распахнули дверь. Хотя ребе и был растерян, он все же не забыл поцеловать мезузу. Хасиды попытались проникнуть за ним следом, но их не впустили, дверь захлопнулась. Из-за нее донеслись недовольные вопли и ругань, кто-то крикнул: «Зараза!»

«Вот так, — подумал ребе. — Я даже не грешник, я злодей…» Его вели по просторным залам. Он заметил мать и Ципеле. Ему поднесли медный таз, кружку и полотенце. Все рвались ему услужить. «Разве можно воздавать такие почести человеку? Неправильно это, нехорошо…» Ребе вспомнил, как Иаков отказался от почестей в Египте, потому что боялся, что ему начнут поклоняться, как идолу.

Ребе хотелось тут же сесть за Тору, но его не оставили в покое. Сразу пошли посетители и посетительницы. Хасиды рвались к нему, колотили в дверь. Когда ребе понадобилось выйти по нужде, пришлось пройти через комнату, полную женщин. Миква вообще оказалась на другой улице. Когда его туда вели, за ним шли, за ним бежали, как, прости Господи, за сумасшедшим. Но реб Йойхенен не сердился на евреев: «Разве они виноваты? Они считают меня праведником, но и праведника нельзя так почитать. Почитать надо только Его, только Всевышнего…»