Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Обычно после Мишны читают поминальную молитву, но для нее нужен миньян, а Калман был один, поэтому он стал читать псалмы:

— Ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжелое бремя отяготели на мне… Я согбен и совсем поник, весь день сетуя хожу… [72] Псалмы, 37, 5 и 7.

Не бывает так, чтобы все пропало, любой грех можно искупить, у каждого человека есть надежда на прощение. Грусть и утешение были в псалмах. Чем старше Калман становился, тем больше смысла, больше мудрости видел он в этих святых словах. Он не раз думал, что в псалмах говорится не только о будущем мире, но и об этом. Они куда лучше любых марципанов и театров. Калман решил, что каждый день будет читать по десять псалмов. Но не мог остановиться и читал одиннадцать, двенадцать, тринадцать…

Хоть Новый год деревьев [73] Новый год деревьев — праздник начала цветения деревьев в Израиле, приходится на конец зимы. и не праздник, в Маршинов съехалось больше сотни хасидов, но не из Варшавы, а из других городов. Дело в том, что сват ребе Ешайя Вальден выдавал замуж старшую дочь Дишку, которая чуть не стала невестой Цудекла. Иска-Темерл ее забраковала, и Цудекл стал женихом младшей, Ханеле. Но вскоре после этого Дишку сосватали племяннику Майера-Йоэла Пейсаху-Дувиду. Реб Ехезкела Винера уже не было в живых. Его сын Мойшеле ездил не в Маршинов, к реб Йойхенену, а в Стиктин, к реб Шимену. Свадьбу собирались справлять в Варшаве, и на этой свадьбе впервые за много лет реб Йойхенен и реб Шимен должны были встретиться друг с другом. Хасиды прибыли в Маршинов, чтобы сопроводить своего ребе в Варшаву, ибо сказано: «Во множестве народа — величие царя» [74] Иисус Навин, 5, 13. . Молодые люди, которые интересуются всем, что делают праведники, и обожают вмешиваться в их ссоры, ожидали свадьбы с большим нетерпением. Реб Йойхенен никогда не сказал дурного слова о своем дяде Шимене, наоборот, он всегда упоминал его имя с уважением и любовью. А вот реб Шимен по-прежнему был зол на Йойхенена, называл его дурачком, бездельником, лицемером и прочими неподобающими словами. Он был остер на язык и мстителен. Теперь им предстояло встретиться, и народу было любопытно, как они себя поведут. О близкой свадьбе говорили во всех хасидских молельнях и синагогах и в Варшаве, и в провинции.

Реб Шимен не слишком беспокоился из-за предстоящей встречи. Он заранее решил, что с Йойхененом даже здороваться не будет. Шимен считал, что этот щенок Йойхенен обманом переманивает людей на свою сторону, и выискивал у него всяческие грехи и недостатки. У реб Шимена было несколько верных парней, которые ездили в Маршинов на разведку, а потом докладывали, что там происходит. Сам реб Шимен туда и носу не казал. Он даже поссорился с братом, чмелевским раввином, потому что тот когда-то ездил в Маршинов. Реб Шимен часто вспоминал слова Иисуса Навина: «Наш ли ты, или из неприятелей наших?» [75] Притчи, 14, 28. Теперь маршиновские и стиктинские хасиды ходили в разные молельни. Поделили книги и свитки Торы, столы и скамейки. Те, кто когда-то собирался в Маршинове, отдалились друг от друга.

Да, реб Шимен, человек воинственный и решительный, ничуть не боялся встречи со своим «врагом». А вот реб Йойхенен ночей не спал. Он считал, что дядя прав и что он, Йойхенен, действительно его оскорбил. Реб Йойхенен посылал реб Шимену письма с извинениями, а тот отвечал руганью и проклятиями. Эдак и до большого греха недалеко. Реб Йойхенен не знал, как посмотрит родственнику в глаза, но ехать на свадьбу все же придется, ведь реб Ешайя Вальден его сват и скоро, даст Бог, станет тестем Цудекла. К тому же реб Ешайя и его отец реб Исруэл — старые маршиновские хасиды, свои люди.

Были у реб Йойхенена и другие причины для огорчения. Последнее время он плохо себя чувствовал, сильно кашлял, у него часто был жар. У реб Йойхенена начиналась та же болезнь, от которой умер его отец, — чахотка. Врачи велели есть побольше жирного, пить козье молоко, запретили окунаться в микву. Нужно было беречь легкие. Но как он мог есть, если желудок усох от бесконечных постов? Йойхенен едва мог проглотить пару ложек бульону. И как можно произнести хоть одно еврейское слово, если перед этим не совершил омовения? Лекарства, хоть горькие, хоть сладкие, хоть кислые, тоже принимать нельзя. Вдруг они некошерные? Кто знает, чего в них намешано. И ведь они все равно не помогут. Иска-Темерл нашла в Варшаве профессора, крупнейшего специалиста. Она хотела, чтобы он обследовал сына, но ходить по врачам, раздеваться перед ними, смотреть на их бритые лица, слышать, как они говорят на почти забытом, ломаном еврейском языке, было для реб Йойхенена мучением. От этих людей так и несло высокомерием, еврейские слова у них звучали, как русские или немецкие. На дверях не было мезуз, а если даже были, то такие маленькие, что и не заметишь. Многие доктора не ограничивались осмотром больного, но начинали смеяться над талесом, называть евреев фанатиками, злословить. С картин на стенах улыбались обнаженные женщины, в комнатах стояли статуэтки, словно идолы. Даже вощеные полы выглядели неприлично. Зачем полировать пол? Чтобы кто-нибудь поскользнулся? И зачем звонок на двери, если можно постучаться? Зачем вообще гнаться за благами этого мира? После каждой встречи с врачами у Йойхенена было тяжело на сердце. Если они такие, то что выйдет из их детей? Но мама, дай ей Бог здоровья, заплатила за визит пятнадцать рублей. Придется пойти к варшавскому профессору.

Были у реб Йойхенена и другие печали. Цудекл ударился в науку. Добывал где-то трефные книги и читал их запоем. Даже когда сидел над Талмудом, думал о грамматике и цифрах. Цудекл так прославился своими способностями, что из Варшавы приехали двое польских журналистов, чтобы проверить его знания. Они задавали ему разные математические задачи, а Цудекл решал их, как орешки щелкал. Через пару дней в газете появилась статья. В ней было написано, что сын хасидского ребе моментально решает в уме такие задачи, что не каждый ученый решит без чернил и бумаги, да и то ему понадобится не один час. Был там и портрет Цудекла, видно, один из газетчиков умел рисовать. Узнав об этом, реб Йойхенен так рассердился, что впервые в жизни ударил сына. Но у Цудекла на все были оправдания. Где в Торе сказано, что нельзя хорошо считать? Разве один из мудрецов Талмуда, Шмуэл, не утверждал, что знает все небесные тропы, как переулки Нагардеи? [76] Нагардея — город в Вавилонии, бывший одним из важнейших центров талмудической учености. Разве Рамбам не был ученым? Цудекл не понимал, что в прежних поколениях люди были другие. Раньше праведники во всем видели руку Создателя. А сегодня всё пытаются объяснить законами природы. Говорят, чернильница опрокинулась, и чернила сами написали письмо, полное мудрости. Земля оторвалась от Солнца, человек произошел от обезьяны. Ну хорошо, а тогда Солнце от чего оторвалось, от кого тогда обезьяна произошла? Реб Йойхенен рассердился не на шутку. Верят во всякую чушь, а Творца не признают. Кто знает, до чего еще Цудекл додумается? Реб Йойхенен боялся за сына. Наука расползается, как заразная болезнь, одна паршивая овца может все стадо испортить. Как выбить у сына из головы эти глупости? Как показать слепому, что свет существует? Но несчастный слепой хотя бы хочет видеть, а эти умники закрывают глаза и кричат, что им темно…