Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Отвечаю не сразу, потому что, как только получила твое письмо, стала думать, что делать. Но, сколько ни ломала голову, так и не придумала, где найти хотя бы сто пятьдесят копеек, не то что рублей. У меня у самой произошла трагедия, но об этом лучше промолчу, тебе и своих бед хватает. Скажу только, что Миреле все еще очень плохо себя чувствует, лежит в больнице, и ходят слухи, что в ее болезни виноват ее лучший друг. Страшно подумать, что такое возможно. Он, конечно, все отрицал, но при этом посчитал за лучшее скрыться. Как я сама смогла этого избежать, для меня загадка. Ты атеист, а я всегда верила в Бога, и, может быть, это меня и спасло. Я разочаровалась, страшно разочаровалась, но не во всем человечестве, а только в отдельных людях. И до сих пор верю, что настанет утро и опять засияет солнце. Без этой веры я бы не могла жить, не могла дышать.

Я устроилась в галантерейный магазин. Да, я стою за прилавком и продаю воротнички, носки и запонки. Работа тяжелая, приходится очень рано вставать, потому что я должна открывать магазин. Закрывается он в семь вечера, но я остаюсь дольше, ведь еще надо все там привести в порядок. Пока поужинаю и вернусь домой (дом — одно название!), уже одиннадцать. Падаю в кровать и засыпаю как убитая.

Это просто чудо, что твое письмо пришло в пятницу, потому что в субботу магазин не работает. Расскажу тебе все по порядку. В субботу утром я пошла к Сабине. Кубусь очень милый, но Сабина — злая как черт. Сначала вообще не хотела меня впускать. Вылила на меня всю свою злобу, потом состроила саркастическую мину и стала меня высмеивать. Она хочет только одного, если не врет: чтобы ты прислал ей разводное письмо по еврейскому закону. По крайней мере, она так говорит. И ее мать, само собой, подливает масла в огонь.

А дальше было очень смешно. Представь себе, вышла от Сабины, иду Краковским предместьем, и вдруг кто-то меня окликает. Смотрю — какая-то дама в трауре. Я даже немножко напугалась. И как ты думаешь, кто это был? Клара собственной персоной! Я хотела убежать, но она схватила меня за руку с такой силой, что до сих пор локоть болит. Оказывается, у нее умер отец. Я сразу сказала, что не хочу иметь с ней дела, но она стала уговаривать меня куда-нибудь зайти, расплакалась посреди улицы, и я испугалась, что сейчас начнется скандал. Мы пошли в кафе, и там она битых два часа рыдала и говорила без остановки. Хорошо еще, что посетителей не было. Я и сама расплакалась. В наших чашках слез стало больше, чем кофе. В общем, что я могу тебе сказать? Я знаю все ее недостатки, но она не такая бессердечная, как Сабина. Бывает, у вульгарных людей тоже есть душа. Не могу передать все, что она рассказала, но суть в том, что она сожалеет о своих поступках. Тот торговец мехами разыскал ее в Варшаве, но она указала ему на дверь. А слышал бы ты, с какой нежностью она говорила о тебе! Конечно, это смешно, но она говорила, что тоскует по тебе и что готова твои ноги мыть и воду пить (ее слова). Хотела, чтобы я дала ей твой адрес, но я категорически отказалась. Она готова выслать тебе денег, но я знаю, как это тебя унизит. Вместо этого я экспресс-почтой переслала твое письмо родителям и сегодня (в четверг) получила телеграмму, что они отправили тебе деньги переводом. Прости, что я им сообщила, но не могла же я оставить тебя в Париже умирать.

Да, забыла сказать, что сын Клары, Саша, бросил гимназию и перенял дело деда. Клара рассказывает какие-то чудеса: дескать, он прекрасный подрядчик, очень быстро делает карьеру и скоро станет миллионером. А Фелюша вместе с Луизой вернулась в Варшаву.

Александр, еще я хочу тебе сказать, что мне нечего делать в Польше. Вернуться домой я тоже не могу. Боюсь, не заболеть бы, как Миреле. Здесь таких больных очень много, чуть ли не все… Ты сам понимаешь, что моя работа мне не нравится. Я устала от разочарований. Теперь у меня одно желание: уехать в Америку. Это свободная страна. На дорогу как-нибудь наскребу, но я не хочу ехать одна. Александр, дождись меня, я приеду к тебе. Ты собирался туда эмигрировать, и будет лучше, если мы поедем вместе. Ответь как можно скорее.

Крепко обнимаю и целую тебя, твоя сестра Соня

Р. S. Напиши сразу же, каждый день дорог!

Дорогой Александр!

Я только вчера отправила тебе письмо, а сегодня пишу снова. Клара пришла ко мне в магазин и стала умолять и требовать, чтобы я дала ей твой адрес. Просто не давала мне работать. Эта женщина совершенно буйная. Я испугалась, что старик (так мы хозяина называем) меня уволит. Адреса я ей не дала, но пообещала, что перешлю тебе ее письмо, что и делаю. Видно, она и правда тебя любит, но, ей-богу, не понимаю я такой любви. Все-таки я провинциалка, «куневская барышня», как ты когда-то меня называл… Как бы то ни было, ответь быстрее. Ты получил деньги? Хватит ли их тебе?

Целую,

Соня

Р. S. Если наша переписка прервется, знай, что я больна… Однако я все еще надеюсь на лучшее.

Письмо Клары Ципкину.

Мой дорогой Александр!

Пишу тебе и не могу сдержать слез. Может, они послужат доказательством, что я говорю правду. За короткое время я потеряла двух самых близких людей: отца и тебя. Я действительно не знаю, за что Бог так меня наказал. Недавно я несколько часов поговорила с твоей сестрой и по ее словам поняла, что ты считаешь себя правым и всю вину перекладываешь на меня. Но Бог знает, что это не так. Едва мы выехали из Варшавы, ты так переменился, словно в тебя вселился какой-то бес. Я была счастлива, что после стольких испытаний мы наконец-то вместе, но ты сидел в вагоне молчаливый и мрачный и почти не отвечал, когда я к тебе обращалась. Я подумала, что у тебя такое настроение, и решила оставить тебя в покое (ведь у меня тоже есть немножко гордости), но это «настроение» затянулось на всю дорогу. Боюсь, ты забыл, как ты себя вел, или же притворяешься, что забыл. Не хочу опять с тобой ругаться, но тогда ты был готов испепелить меня взглядом. Поджал свои тонкие губы и сидел, от тебя ни слова было не добиться. Смотрел на меня, как на врага. Понимаю, тебе нелегко было оставить семью, но ведь я тоже бросила детей, а еще раньше развелась ради тебя с богатым мужем. Больше ни для кого я не приносила таких жертв, и чем ты мне отплатил? Презрением и ненавистью. Когда я разговорилась с дамой в желтой шляпе, ты начал вставлять такие замечания, что я чуть не сгорела от стыда. Ты даже не посчитал нужным поднять мою сумку, когда я ее уронила, будто хотел продемонстрировать всем пассажирам свое равнодушие. Мне пришлось выйти в коридор, чтобы там поплакать. И это в первую ночь нашего долгожданного путешествия, нашего «медового месяца»! В Берлине ты каждый день куда-то уходил, до вечера оставляя меня в гостинице одну. Куда ты ходил, я так и не узнала, потому что ты не отвечал, когда я спрашивала. Никогда не пойму, как человек может так перемениться. У меня есть только одно объяснение: это моя злая судьба, которая преследует меня, сколько себя помню. Так было в пансионе, в гимназии, с Гришей и с другими. Все ненавидят меня, будто я тиран, сатрап, который мучает всех подряд, хотя я желаю всем только добра. Знаю, что тебе не понравились мои костюм и шляпа, но почему ты не пошел со мной к портному, как я тебя просила? Ты даже не захотел глянуть в журнал. Но потом, когда я потратила столько денег и сил, ты посмотрел и сказал: «Вульгарно!» Ты вынес смертный приговор и моему туалету, и мне самой. Что там было вульгарно? Шелк, бархат и страусовые перья повсюду в моде. Все осыпали меня комплиментами, дама, которая ехала на горячие источники, спросила адрес портного, и уверяю тебя, она весьма благородная, ее муж играет на бирже, и они живут на Маршалковской. Не могу понять, почему ты был так груб и жесток. Я не раз попыталась с тобой поговорить, разобраться, что происходит, но ты прекрасно умеешь игнорировать близкого человека, у тебя есть для этого свои «благородные» способы. Ты буквально не давал мне рта раскрыть. Что бы я ни сказала, ты всегда цеплялся к словам и смеялся надо мной. Ведь это из-за тебя все ночи в Берлине мы провели отдельно, вместо того чтобы быть вместе каждую минуту, каждую секунду. Ты сам знаешь, что это правда, а если я вру, то пусть я не доживу до свадьбы моего сына. Да, я клянусь, будто рыночная торговка, как ты выражаешься, но поверь, у рыночных торговок зачастую больше души, чем у таких, как ты. Ты срывал на мне свое плохое настроение, зная, что я завишу от тебя и стерплю и не такое. Твои издевательства над моим немецким тоже были отвратительны. А как еще я должна была говорить с немцами, если не по-немецки? Там все знали, что мы из России, и даже удивлялись, что я так хорошо говорю на этом языке. В Берлине я попросила тебя хоть раз сходить со мной за покупками, но ты отказал, и мне пришлось ходить по незнакомому городу одной. И хотя я делала хорошую мину при плохой игре, на сердце у меня было очень горько. Если бы ты смог его лизнуть, ты бы отравился этой горечью.